Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
– Борись взаправду! Не скоморошничай!
Александра бороться учил гридень Ратмир – родом половец, который знал много приемов рукопашного боя, в северной Руси неизвестных. Александр ухватил брата за пояс и за плечо и повалил через бедро.
– Не на лопатки! Не на лопатки! – закричал красный и потный Андрей, резво подымаясь. – Я поскользнулся.
Александр глянул на отца, стоявшего в окружении ровесников бояр – «Продолжать ли?»
Отец велел бороться, да еще приказал:
– Борись всерьез, покажи выходку! – и Александр, взявши брата покрепче, бросил его через себя, припечатал к траве, да еще придержал опешившего от неожиданности подростка с раскинутыми
– Воооот! – захохотал отец: – Не хвались на рать идучи, хвались идучи с рати..!
Андрей вскочил, отряхнулся и зыркнув на Александра, по-волчьи, черными глазами, сказал – пригрозил:
– Погоди, орясина долговязая, я тя подловлю ужо…
– Андрюш, Андрюш… погодь… Ну я ж старше, потому и сильнее, – пытался остановить и утешить его Александр.
– Не сильнее! Ты меня не силой, а хитростью взял! – Андрей руку брата с плеча стряхнул и побежал через двор к своей горнице, где ему было с младшими братьями жительствовать отведено.
– Эва! Да хитрость – второй ум! – смеясь, крикнул ему вслед отец.
Но Александру было неприятно, а когда рассказал он все духовнику, тот заметил:
– Умным хитрость не нужна, ибо хитрость – ум неправедный, грязный.
Ежедневно Александр по несколько часов стоял на молитве, ходил из Городища в Святую Софию пешком, почасту босой. Ради усмирения гордыни, держал строгий монашеский пост.
Настоятель и причетники собора подробно рассказали и показали, где – кто на церемонии будет стоять, да как выходить, да кто поведет Александра под руки, под какие слова молитвы, что будет вершится. Даже шагами вымеряли, как Александру ступать, и по храму его, как в будущей церемонии надлежит быть, провели.
Несколько раз Александр оставался в храме на ночь. Поднимался на хоры и сидел в своем излюбленном месте, где обычно читал книги и летописи.
Когда затворяли двери собора, спускался вниз и молился, стоя перед царскими вратами алтаря, бос на каменном полу, либо на коленях, прекращая молитву только, когда у дверей храма начинал звенеть ключами пономарь. Ночи пролетали, как одна минута.
– Уж больно ты, Александр, много на сердце берешь… – заметил как-то отец. – Венчание на княжество, конечно, дело серьезное – перед Господом обет, но уж так-то горячо… Смотри, перегоришь душой, а тебе во княжении силы будут потребны. И вот пост ты держишь… Перед Богом – хорошо, душе угодно, но ведь ты – воин, тебе сила телесная нужна, а ну как завтра на рать идти, а ты слабый, опосля поста?..
– Я постом не слабею, а укрепляюсь… – только и сказал княжич. И это была правда. С каждым днем, приближавшим его к вокняжению, в нем прибывало силы, какое то лихорадочно-сладкое тепло разгоралось в душе, заставляя не испытывать ни голода, ни жажды…
Князь Ярослав как-то даже заметил со смешком:
– Я уж и не рад, что вокняжение сие затеял… Уж больно ты углублен сделался. А так-то ведь: сегодня в одной земле вокняжился, а завтра в другую перешел, что ж, каждый раз эдак гореть? Ты вот, примерно, к исповеди каждый раз как на Страшный суд Господень идешь? Нет ведь!.. За обыденно поисповедуешься и дале проживаешь…
– То-то и беда… – сказал Александр, – кабы каждый раз – как на Страшный суд!..
– Да как же тогда жить?! – ахнул Ярослав.
– Не жить, – пробормотал сын, – а служить!
– Оно, конечно… – грустно, в ответ на какие-то свои мысли, сказал Ярослав, – Да без греха в миру не сохранишься. Бережнее себя тратить нужно… А то сгоришь в одночасье, какая тогда с тебя княжеская служба?..
4.
Отшумело пирование, где Александр
Князь же Ярослав с удовольствием примечал, что сын кубок подымает, заздравные тосты «по чинам», чтобы никого не обидеть, складно произносит, но ни дорогого зелена вина заморского, ни своих медов ставленых не пьет. И так-то ловко исхитряется, что, ежели, нарочно за ним не следить, то и покажется, будто пьет молодой князь со всеми наравне. Только вот уж которые гости с лавок валятся, и гридни их утаскивают в холодке отдохнуть, а молодой князь тверез сидит. Кудрями густыми потряхивает да улыбается белозубо. Совсем молодую, первую, светлую, еще пуховую бородку, пощипывает, а светлыми глазами ясно да зорко поглядывает. Всех видит, все слышит и, стало быть, все помнит, кто кому что по пьяному делу говорил.
Потому, когда среди ночи вошел Ярослав в спальный покой Александра, не удивился, что сын не раздевался и на постели не лежал. А стоял перед аналоем, шелковым платком рот и нос завеся, чтобы дыхание хмельное (все же глотков несколько сделать пришлось) Писание не оскверняло.
– Пойдем- ко, князь Александр, княжью службу вершить. Таковую, что на виду не бывает. Засапожный нож не забудь.
Они прошли теремным коридором. В отцовской спальне Ярослав приподнял ковер на стене, за ним оказалась небольшая дверь. Князь ее открыл, отодвинув кованый засов и засветил малый смоляной факел, шагнул за дверь и стал с ним спускаться по длинной пологой галерее. Сажен через сто дошли до коридора под таким низким потолком, что пришлось еще сажен тридцать идти, сутулясь чтобы на голове шишек не набить.
Пахнуло тиной, и впереди, в конце коридора блеснула вода. У воды на замощенной площадке лежала лодка и весла. Ярослав и Александр столкнули лодку на воду, сели на весла и, отталкиваясь им, как шестами, поплыли по узкому каналу, который вывел их на речной простор. Правда, перед тем как выйти на волю, сгибались в три погибели, чуть на дно не ложились, чтобы протиснуться в узкий ход наружу. Ночь была лунная, светлая.
– Примечай, – сказал Ярослав, – вон на мысу часовня, а перед ней на берегу обетный крест. Когда крест на часовне и крест обетный совпадут – лаз за спиной твоею, с воды тайный вход отыщется, а иначе нипочем не найдешь.
Этого отец мог и не говорить. Берег, от коего они отходили, терялся в таких густых зарослях, что и в двух шагах хоть летом, хоть зимой ничего отыскать невозможно.
Они выгребли вдоль берега с версту и вылезли на мостки не то у баньки, не то у рыбацкой избушки, какие повсюдно торчали по берегу.
Сначала Александру показалось, что в избушке никого нет, но когда отец затеплил каганец, он увидел, что за столом, словно вросший в столешницу, немо сидит человек. Он заговорил с отцом по-кипчакски. Александр этот язык знал, но не твердо, потому-то говорить на нем в новгородских землях не с кем, только что с двумя-тремя конными гриднями – половцами. Кроме них, в Новгороде, пожалуй, что языка этого никто и не разумел. К удивлению своему, сейчас он понимал почти все, о чем говорил отец с этим человеком, про коего ничего вообще сказать было невозможно – какого он чина-звания, рода-племени и даже возраста.