Поход скорпионов
Шрифт:
Оставалось просто продолжить свой путь на север, тем более, что и Гиеагр – по крайней мере на первых порах, – избрал для себя то же направление, и был шанс встретиться с ним. К этой перспективе все мы относились по-разному, хотя я не прочь был задать варвару пару вопросов.
Мы продолжили свой путь по лесу, причем процессию на сей раз возглавил Мильк. Оставшийся явно недовольным нашим совместным решением, он успел переругаться со всеми, включая даже Эписанфа, и теперь шел, бормоча себе что-то под нос.
Я не мог разобрать ни слова, и это было хорошо, потому что по большому счету я по-настоящему не желал смерти пареньку.
Летопись
Я больше не мог их видеть! Не мог и не желал! Их слова, их движения, их присутствие, сам факт их существования заставляли меня скрежетать зубами от ненависти.
Они тоже едва сдерживались, я прекрасно видел это. Разговор Бурдюка и Глаза, начавшийся с обмена колкостями, уже давно шел на крике. Эти двое и прежде-то не стеснялись в выражениях, что, впрочем, неудивительно для неотесанных варваров, но теперь их дикарская грубость превосходила все мыслимые границы! Они орали друг на друга, как не поделившие место базарные торговки; из перекошенных ртов непрерывным потоком лились оскорбления, столь грязные и страшные, что за сотую долю услышанного и в более цивилизованных землях могли бы изрубить на куски. Эти же двое еще удерживались от смертоубийства лишь потому, представляется мне, что были по-дикарски толстокожи, да еще и за долгие годы дружбы привыкли к взаимным мерзостям и нападкам.
Чуть поодаль от Бурдюка и Глаза прокладывал свой путь Эписанф. Видно было, как ненавидит своих варварских «друзей» этот желчный старик, как презирает их, сколь унизительно для него иметь дело с подобными типами. Всякий раз, когда кто-то из этих воров выкрикивал очередное ругательство, Эписанф морщился и кривился, будто отведал тухлятины. Я видел, как рука нашего драгоценного философа то и дело исчезала в складках туники, и всякий раз, когда он медленно вынимал ее обратно, я отчаянно надеялся, что в кулаке его будет зажат нож. Жаль, ожиданиям моим не суждено было сбыться, и причиной тому всякий раз выступала Лаита. Эта черная тряпичная кукла вилась вокруг своего старикашки-хозяина, будто шавка, привлеченная куском вяленого мяса. Отвратительное, жалкое, гнусное зрелище! Она забегала то слева, то справа, то спереди, то сзади, она оглаживала плечи старого мерзавца, ластилась и беспрестанно что-то лопотала, должно быть успокаивая. В иные моменты смотреть на нее было невыносимо гадко, и я отворачивался, чтобы не запустить в нее камнем.
О, желание напасть на кого-нибудь было непреодолимым. Я удерживал себя из последних сил, старался отойти как можно дальше от попутчиков, переплетал руки на груди и так шел, тяжело дыша, прилагая неимоверные усилия, чтобы справиться с обуревавшей меня яростью… и всякий раз приходил в себя, лишь когда оказывался в непосредственной близости от Эписанфа или Бурдюка с Глазом, со сжатыми до хруста кулаками и готовый к драке.
Благодарение богам, они наделили мою душу волей. Хотя мои попутчики, эти грязные чудовища, и недостойны были снисхождения, я нашел в себе силы не нападать на них. Впереди уродливым шрамом лес рассекала неглубокая лощина, на дне которой бежал ручей. Лощина тянулась по направлению нашего пути, и я спустился, чтобы набрать воды, умыться и хоть немного побыть наедине с собой.
Здесь было не так скверно, как в лесу. Студеная влага весело журчала, солнечные блики отплясывали на ее поверхности безумный танец, тесня мертвенную неподвижность леса. Присев на корточки, я сделал несколько глотков, но зубы зашлись от холода, и тогда я просто набрал воды во флягу, переоделся в извлеченную из мешка запасную тунику и продолжил путь.
Ярость постепенно отпускала, через некоторое время я чувствовал себя почти сносно, лишь слегка на взводе. Сверху по-прежнему доносилась перебранка варваров, но звон ручья приглушал ее, как будто заслоняя меня от злых чар этих ничтожеств. Солнце все больше клонилось к западу, возвещая скорое окончание этого полного треволнений дня. Пора было подумать о ночлеге, но едва я представлял, что нужно оставить это благословенное место, подняться наверх, подойти к этим… как на меня накатывала волна омерзения, и я вопреки всем доводам разума продолжал свой путь по лощине.
– К тому же, – бормотал я, – проводить с ними ночь небезопасно. Они безумны, они ненавидят меня. Только и ждут случая, чтобы перерезать мне глотку, выпустить кишки. Нет, подниматься неразумно. Лучше… лучше бы вообще избавиться от них. Гораздо лучше пойти своей дорогой. Своей дорогой я куда быстрее и вернее доберусь, дойду…
След! Я увидел на песке свежий след сандалии, и это прервало мои рассуждения. След этот без всякого сомнения принадлежал Гиеагру!
Неудержимый вздох облегчения вырвался из моей груди. Жив!
Со всех ног я бросился вперед.
Через минуту я увидел его. Он двигался по берегу ручья странной сомнамбулической походкой. Его пошатывало, ноги заплетались, раз или два он, оступившись, оказывался по колено в ледяной воде, но как будто не замечал этого…
– Гиеагр! – заорал я, когда нас разделяло три десятка шагов. – Гиеагр, во имя богов, какого рожна ты тут делаешь?!
Ответа не последовало, конечно, если не считать ответом раздраженный взмах руки. На меня нахлынула багровая волна злобы. «Ах ты самовлюбленный сатир! – пронеслось в голове. – Посмотрите на него! Уединился он, лунатик проклятый! Наплевал на спутников, наплевал на друга, наплевал на все на свете…» Не в силах больше сдерживаться, я догнал его и схватил за плечо.
– Гиеагр, будь ты проклят! Что это значит?!
Он не отвечал и не останавливался, он просто шел вперед, вперив остекленевший взгляд в какую-то лишь одному ему ведомую точку. Я попытался остановиться, упереться пятками, задержать, встряхнуть, привести в чувство, но силы были слишком неравны, и мне ничего не осталось, как семенить следом, вцепившись в его тунику. Должно быть в ту минуту я походил на капризного дитятю, что-то выпрашивающего у своего папаши… Смешно, нелепо и смешно. Идиотизм положения заставил меня взъяриться с новой силой.
Выскочив вперед, я заорал:
– А ну стой!
И с размаху ударил его кулаком в челюсть. Гиеагр качнулся, взгляд его сделался осмысленным. Секунду или две он неотрывно смотрел на меня, и вдруг глаза его налились кровью.
– Мильк!!! – взревел герой. – Мильк, шелудивый пес, ты спугнул ее! Ты спугнул Фаэниру!
Он махнул кулачищем, целя мне в лицо, но охватившая меня ярость придала ловкости. Я нырнул и в свою очередь нанес удар, целя в солнечное сплетение. Звякнуло, костяшки пальцев соприкоснулись с чем-то твердым и упругим. «Кольчуга! – мелькнула догадка. – Наш коварный герой нацепил под тунику кольчугу!» Не знаю почему, эта мысль раззадорила меня еще больше. Издав звериный рык, я обрушил на своего врага град беспорядочных ударов.
Наверное, Гиеагр в тот момент еще не совсем пришел в себя; во всяком случае, только этим обстоятельством я могу объяснить, почему мне удалось выйти из той передряги живым. Он отмахнулся от меня, как отмахиваются от внезапно налетевшей мухи. Он не бил прицельно, только поэтому мои кости остались целыми. Короткий взмах – и я с головой погрузился в ледяную воду ручья.
Как будто тысячи игл вонзились в кожу! Сердце зашлось в бешеной скачке, тело выгнулось дугой. Я отчаянно замолотил руками и ногами, пытаясь вырваться из обжигающего ада.