Похоронное танго
Шрифт:
– Не буду больше так шутить, не буду! Я ж поддразнить хотел, чтоб неповадно было меня как в гестапо пытать...
– при слове "пытать" я сразу про таджичку вспомнил и чуть своим языком не подавился.
– Ради Бога, налейте опохмелиться, все расскажу! Честное слово, ничего дурного... Ведь осталась-то бутылка, да, не могла ты её выкинуть? Душа горит!
Зинка поглядела на меня - и Константину кивнула.
– Достань стакан, Костик. Нет, два стакана. Я тоже выпью, после всех переживаний.
Константин, он три стакана принес: мол, и мне нальете, я уже не маленький.
Зинка достала бутылку - в ней где-то с половину
– Если уж пить, то закусывайте... алкоголики!
И первой стакан махнула, и за блины с капустой взялась.
Константин тоже свою порцию махом проглотил и к закуске обратился, а я-то... честное слово, как через горло прошло, так в нового человека превращаться начал. Просто удивительно, как быстро треск в голове сменился ровным шумом, вполне приятным таким.
– Ну, вот...
– я присел на диване, переводя дух, ноги свесил.
– Теперь и поговорить можно. Кстати, времени сколько?
– Да уж к двум ночи идет, - ответила Зинка.
– Мы ж сходили сетки поставили, прежде, чем за тобой управляться. Пастух тебя видел, когда на хутор за расчетом ходил, рассказал, где ты спишь. А теперь - выкладывай!
И я бы, наверно, все выложил, но тут мы услышали, как наша калитка скрипит, и Тузик бешено залаял, и грубый мужской голос закричал:
– Эй, вы!.. Шавку свою уймите, если не хотите, чтоб её пристрелили!
Мои замерли, а я тем более похолодел: показалось мне, что я этот голос узнал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Константин, не говоря худого слова, шагает в свою комнату, вытягивает из-под своего топчана охотничье ружье (охотничий билет имеется, на всякий случай, на меня оформлен, но я ни разу в жизни не охотился, разве что, один раз уток ходил пострелять, да и то без особого толку, поэтому ружьем сыновья мои пользуются, как кому из них приспичит по лесам за дичью пошастать), и, на ходу заряжая оба ствола, идет к двери. У двери двумя выключателями щелкает, так что у нас в доме свет гаснет, а фонарь над входом, освещающий передний двор, загорается. Поэтому теперь мы для тех, кто снаружи, невидимы, а они перед Константином как на ладони.
И я скажу, что не слишком резко он себя повел, а именно так, как надо. Когда к тебе посреди ночи с такими угрозами ломятся, то лучше сразу отпор давать.
– Эй, вы!
– закричал Константин, отворив окно возле входной двери и выставляя ружье на незваных гостей.
– С-щас я вас всех положу и мне ничего не будет, потому что это - допустимая самооборона получится! Как с обоих стволов пальну, зарядом на кабана!..
Там, у калитки, замешательство возникло, а потом другой голос, тягучий такой и немного жалобный:
– Костик! Да погорячились ребята, никто никого стрелять не хочет! Надо просто зайти, мирный разговор есть.
Это, значит, Виталик Горбылкин, придурок местный, он всегда так разговаривает, потому что его, как говорится, в детстве головкой ушибли. Без царя в голове пацан, тем и опасен. Ворует что ни попадя, даже у ближайших соседей все прет. А чуть его обвинишь, когда его вина уж совсем очевидна - психануть может. А грузный такой силуэт рядом с ним - это его дядя, точно, Антон Николаич Горбылкин. Себе на уме мужик и краденое скупать любит. Племянника
А за ними ещё два или три силуэта вырисовываются.
– Валите отсюда с вашим мирным разговором!
– крикнул в ответ Константин.
– Когда мирный разговор, то не посреди ночи ходят, и собаке и хозяевам не грозят!
– Да брось ты, Костик!
– откликнулся другой голос. Голос Кольки Смальцева - тоже из шпаны хорошей парень, но не вредный, и, надо сказать, слово свое держать старается, если уж даст. У них с Константином нормальные отношения, почти приятельские.
– Правда, срочное дело. А Толик, ты ж понимаешь, он привык в городе с непонятливыми разговаривать - забыл, что у нас в деревне все понятливые, и не надо на них давить.
Ну, точно, не ошибся я - Толик Чужак (фамилия у него такая - Чужак, а вообще-то он из своих) первые угрозы выкрикнул. И нехорошо мне становится. Потому что Чужак - как раз тот хитрован, которого я мысленно нашаривал. Два раза над ним зона висела, и выкрутился ведь, и даже своим подельщикам срока сбил: получили они два и три года, вместо пяти и семи, которые им светили. Я не вникал, как он это сделал, хотя Колька Смальцев один раз Константину обмолвился, что там главное было добиться, чтобы дело к совсем другой судье на слушанье попала, от "зверя" к "понятливой"... Словом, есть у Чужака голова на плечах. Вот с него сталось бы, если не без его участия с "таджичкой" расправились, взять и зарыть её на кладбище, хотя бы временно, ради какой-то своей игры...
А если так, то все понятно. Они приехали труп забирать, а на этом месте уже другой человек похоронен, и крест с табличкой стоит. Кто могилу Аристархичу копал? А Яков Михалыч копал, кто же еще! А подать сюда Якова Михалыча, пусть докладывает, что ему о прежнем трупе известно и куда он его задевал!
Вот так-то. И, чувствую я, мне моя тысяча рублей ещё не раз аукнется.
Так лучше сразу с ними поговорить, чем потом, верно? Ведь если их сейчас прогнать, они совсем озвереют и могут потом невесть что со мной учинить - мне прятаться некуда!
– Впусти их, - сказал я Константину.
– У них, кажись, и правда дело есть.
Зинка и Константин на меня покосились, нехорошие подозрения у них в глазах прыгают, а потом Константин крикнул:
– Отец говорит впустить, гостями, мол, будете! Сейчас выйду, собаку придержу, только вы без глупостей!
А Зинка, пока Константин во двор выходил и собаку придерживал, быстренько деньги со стола сгребла и спрятала за стенку кухонной тумбочки.
И вот входят они, и всего их оказывается шестеро. Толик Чужак, значит, Колька Смальцев, дядя и племянник Горбылкины и ещё двое. Эти двое - точно из городских. В чистых рубашках, хмурые и с той короткой стрижкой, которая на деревенскую кустарную не похожа - очень аккуратно у них волосы стрижены.. И постарше они всех остальных - кроме Горбылкина-дяди, разумеется. Не молодняк уже, а так, лет по тридцати, если не за тридцать.