Похоронное танго
Шрифт:
И тронул гармонь, развел, первые аккорды взял. Ох, запела, родимая!
– Чего исполнять-то?
– спрашиваю.
– Со слезой давай!
– требует Зинка.
И все остальные поддакивают.
– Что-нибудь душевное, - городские бандюги говорят.
– Вроде Михаила Круга. Слыхал такого?
– Да я новых не знаю, - отвечаю я, сам удивляясь, откуда, стоило гармонь в руки взять, чистота в речи появилась и язык заплетаться перестал. И, главное, в мыслях чистота пошла, будто затмение какое отхлынуло. Что ещё пять минут назад было - плохо помнится,
– Я уж вам такое подберу, из душевного, что в мои времена слезу вышибало.
И запел я про "Клен ты мой опавший, Клен обледенелый...", а потом ещё из Есенина, про "Ты жива еще, моя старушка..."
...И тебе в вечернем сизом мраке,
вывожу я,
Часто видится одно и то ж,
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож...
– это уж все подпевают, и городские так задумчиво руками в воздухе поводят, сигареты закуривая, что вот, мол, и Сережа Есенин из наших был.
И при этом не забывают мне стаканы подливать. А я хлопнул стакан, другой, да и запел про "И дорогая не узнает...", и при этом, вижу, Виталик Горбылкин, обстановкой воспользовавшись, поднимается и вроде как выйти хочет.
Но эти, они зорко следят, и Николай говорит ему:
– Ты куда? Посиди пока.
– Да мне бы до ветру...
– мычит Виталик.
– Ничего, потерпишь... Толик!
– это Чужак воротился и машет от двери рукой, что, мол, все в порядке.
– Возьми этого за шкирку и своди до ветру.
– Сделаем!..
– говорит Чужак. И, буквально, берет придурка за шкирку, чтобы тот никуда не сбежал, и ведет его.
А Николай при этом поглядел на часы и кивнул Владимиру. Тот в ответ кивнул.
А я "На сопках Манчжурии" начал. Душевная песня, хоть и старая. Но не допел до конца, как крик со двора. Я примолк, мы всполошились, а Константин первым успел выбежать, и, пока мы чухались, что к чему, вводит Чужака. Чужак пополам согнулся, руки к животу прижал, между пальцами кровь течет.
– Сбежал!..
– хрипит он.
– Ножом меня вдарил и сбежал...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тут уж, сами понимаете, не до веселья и не до песен. Чужак хрипит, концы отдает, Зинка, Константин и Смальцев возле него хлопочут, Николай старшего Горбылкина за плечо трясет:
– Если твоего... так его и так, трамтарарам!.. не поймаем, знаешь, что я с тобой сделаю?
Горбылкин сидит белый как мел, весь хмель растерял: понимает, что с ним сделать могут.
А Владимир, он так спокойненько очередную сигарету закуривает и водки себе наливает. Глядя на него, и я себе плесканул.
– Правильно, папаша, мыслишь, - кивнул он мне.
– Чужак либо выживет, либо нет. А теперь говори мне, как эта девка тебя нашла.
– Да вот так и нашла, - говорю, - что я пошел с утра Аристархычу могилу рыть, а она меня и словила.
– И велела эту чурку откопать?
– Да. Велела.
– И как к виду мертвого тела отнеслась?
– Да никак. Совершенно спокойно. Как будто ей это не в новинку.
– Интересно, да... И что
– Понятия не имею.
– Не имеешь, значит? То есть, увезла куда-то?
– Угу, - мычу я, глядя в стакан.
– И какой она тебе вообще показалась?
– Ну...
– Говори, не бойся.
И выложил я ему как на духу:
– А такой показалась, что, хоть и красотка она, но если б мне предложили выбирать, кого больше бояться, вас или её, я бы её выбрал!
– Выходит, здорово она тебя напугала? Но разве ты раньше её никогда не видел?
– Никогда...
– я помотал головой и ещё себе водочки налил. И, при этом, забрезжили у меня воспоминания о какой-то блестящей идее, которая посетила меня, прежде чем я на бугорке вырубился. Но в чем эта идея заключалась - не могу теперь припомнить, хоть убей. (Это я так фигурально выразился, а ведь сижу в том положении, когда и буквально убить могут, чуть что не так сказани или обузой стань).
– Так она ж сколько лет здесь девочкой отдыхала, с дедом вместе.
– Нет, - я опять головой мотаю.
– Это не она. Я ж специально спросил, Катя она или нет, а она мне ответила, что Катя ей ещё около года назад дом продала, а её саму Татьяной зовут.
– Наврала она тебе!
– хмыкнул Владимир.
– Мы и в налоговой инспекции уточняли, и в земельном комитете, и всюду: не продавался дом. Около года назад Кузьмичев Степан Никанорович умер, и теперь владелица дома его внучка, Кузьмичева Екатерина Максимовна. Причем в права наследства она вступила только через полгода, как по закону положено, в январе где-то, так что продать дом около года назад никак не могла, права ещё не имела им распоряжаться. Улавливаешь?
Я-то улавливаю, насколько хмельная башка позволяет, но от этого у меня в мыслях ещё больше все путается.
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– спрашиваю.
– И вообще, зачем вы нас кормите и поите как на убой, зачем мертвое тело ищете?
– Много будешь знать - не доживешь до старости!
– смеется он.
– А про Катерину я тебе рассказываю, потому что... Знаешь, кем её дед был?
– Старик как старик, - я пожал плечами.
– Скажешь, старик как старик! Палачом он был.
– То есть?
– мне подумалось, что у меня со слухом начались нелады.
– То оно и есть. Один из лучших СССР исполнителей считался, пока на пенсию не вышел. Вот я тебя и спрашиваю: будешь ты внучке палача помогать?
Я сижу, ошалелый, и понимаю, что ещё выпить надо. А Николай окликивает:
– Володь! Пока ты тут турусы на колесах разводишь, Чужаку совсем плохо становится. Надо его в больницу везти.
Пока мы говорили, Зинка, с помощью Константина и Смальцева, перебинтовала Тольку Чужака, анальгину ему дала, или чего другого обезболивающего, на кровать переложила, и даже льду приложила, из холодильника - словом, что могла сделала. Я это видел краем глаза, потому и не отвлекался, моя помощь только сумятицу лишнюю внесла бы. А Владимиру, тому вообще было словно до лампочки.