Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта
Шрифт:
— Открылся мне не кто иной, как Бен Малах Пейксото — португалец. Не я, но бог выбрал его.
— Где мне его найти?
— Он живет аккурат напротив моего дома. Постучи два раза, потом стукни разок, и еще дважды. Тогда тебя впустят. А теперь ступай с миром.
Дюжий малый — его слуга — проводил меня с фонарем по темной лестнице, выпустил в калитку: я очутился в том же самом переулке. Дом Малаха был первый угловой. А меня полдня таскали туда-сюда, взад-вперед, через весь квартал, чтобы подвести к самому первому дому! После условного стука в дверь меня впустил некий карлик с лицом оттенка спелой айвы: был ли то мужчина или женщина — я так и не разобрал. Языка, на котором
По скрипучей лестнице я поднялся за ним — или за ней — в темную комнату, где кто-то сидел в углу спиной ко мне и во время разговора ни разу не обернулся. Перед этим человеком стояло зеркало — он превосходно мог за мной наблюдать. Я же мало что разглядел в зеркале — заметил только отсутствие бороды. Лицо гладкое, по обычаю португальских евреев, было намазано аурипигментом (средством для удаления волос): закон Моисеев запрещал касаться щек и подбородка железом.
— Малах дома? — спросил я.
— Малах дома, — отвечал странный человек. Далее он постоянно говорил от третьего лица, так что я не мог бы поклясться, Малах он или нет.
— Что ты от него хочешь?
Я изложил коротко и связно, что хочу поступить на службу ко двору князя Вышневецкого. Необходима грамота на дворянство, доказывающая мое благородное происхождение, затем академический диплом — знак моего усердия в науках, документы о крещении, конфирмации — свидетельство католического воспитания; кроме того, рекомендательное письмо от некой титулованной особы, где бы я изображался верным и доблестным рыцарем.
— Конечно, я за все уплачу. Ты, Малах, только цену скажи.
Призванная к ответу персона, сидя, как прежде, спиной ко мне, промолвила тихим низким голосом:
— Малах имеет сказать следующее: ты явно не по адресу обратился, Малах и пальцем не шевельнет ради столь богомерзких затей. Малах никогда не общается со всякой рванью. Если хочешь стать истинным дворянином и располагаешь для этого средствами, ступай к приятелю Малаха — торговцу платьем Малкусу, что обслуживает знатных господ. Он живет на углу Бетелева переулка возле колодца. У него ты найдешь великолепные бархатные костюмы, плащи, отороченные куницей, пояса и всякие мелочи по твоему выбору. Он уж постарается сделать из тебя благородного господина — за деньги, естественно. А сюда больше ни ногой. Малах — человек добропорядочный, его уста не осквернены ложью, а руки не запятнаны чернилами от фальшивых бумаг.
И побрел я по узким проулкам, решив, что, верно, не с настоящим Малахом беседовал. Прав Пейксото — в таких лохмотьях смешно заявлять какие бы то ни было претензии. Неплохо бы отыскать Бетелев переулок и фонтан, где находится лавка Малкуса; после долгих блужданий увидел я лавку и хозяина.
— Какое счастье вновь лицезреть вашу милость в добром здравии, — радостно возопил стоящий в дверях коротышка. — Сгори я в пепел, коли не минула добрая сотня лет с последней нашей встречи, а я так сразу вас признал. Как не признать достоуважаемого господина Зденека Кохановского, который на спор совершил паломничество в Рим и возвращается в рубище паломника. Ну и остер глаз у Малкуса! Голову кладу за бездырочную пуговицу — никто, кроме меня, не признает в этом маскарадном тряпье господина рыцаря Зденека Кохановского, и если красивица Персида, что на знаменитом турнире преподнесла вам венок, сейчас вас увидит, то уж наверняка скажет: бросьте этому нищему грош да гоните вон! Да, да, красавица Персида теперь княгиня, супруга могущественного князя Вышневецкого. Но я-то уж не забыл высокородного моего господина! До сих пор свято храню замечательную одежду,
Понял я, что суждено мне превратиться в Зденека Кохановского. Костюм пришелся мне впору, так что у меня у самого сомнений не осталось: я и есть Кохановский.
Преображенный в нарядного мазура, спросил с Малкуса, что стоит сия метаморфоза.
— Позвольте напомнить, — только сумму заклада. Великолепные драгоценности, посланные красавице Персиде, в счет не идут. Всего сто золотых.
— Сто золотых! — вскричал я. — Да таких денег сам воевода не платит за платье.
Малкус лукаво усмехнулся:
— Может быть, может быть. А как насчет документов, что лежат в кармане у пояса? Когда вы, милостивый господин, их у меня оставили, то велели поклясться, чтобы я их хранил, как зеницу ока. Ваше повеление исполнено. Что это за бумаги, я и понятия не имею, разбираю только собственный почерк, не знаю ни латыни, ни греческого, не знаю даже, как это читают справа налево. Бумаги в кармане у пояса, извольте взглянуть.
Я расстегнул карман: мелькнули разные документы, в том числе перга-менты и дворянский патент. Я просматривал одну бумагу за другой; вот на листе герб в виде отрубленной головы турка (и впрямь занятное совпадение, вот только трофей свой я заполучил не в битве); академический диплом за подписью ректора Сорбонны, удостоверяющий степень бакалавра; свидетельства о крещении и конфирмации от краковского архиепископа; подтверждение моих боевых заслуг от фельдмаршала Монтекучоллы; священная грамота иерусалимского патриарха паломнику гроба господня… и все на имя Зденека Кохановского.
Малкус хитро подмигнул:
— Ну как, стоит платье сотни золотых?
Я крепко хлопнул его по плечу и отдал деньги. Одежда вряд ли тянула на десяток монет, но бумаги!.. Сделкой я остался доволен.
В Лемберге промышляла в ту пору целая банда фальшивых дел мастеров: действовали они так ловко и запутанно — случай со мной это подтверждает, — что схватить их с поличным было невозможно.
Я мог смело называться новым именем. Его подлинный владелец пропал восемь лет тому, исчез где-то в Святой земле или погиб в Венгрии в борьбе с неверными. Если даже кто и помнил его безусым юнцом — вряд ли удивился бы сейчас: восемь лет скитаний могли основательно изменить человека. А впрочем, я полагал, что меня даже и родная мать теперь бы не узнала.
Князь оказался в очень зрелых летах и так толст, что пояс едва удерживал брюхо. Шевелюра и борода — справа почти седые, слева почти черные — придавали ему странный вид.
Когда я представился, он порывисто схватил меня за руки:
— Зденек! Вернулся! Черт возьми, в какого молодца превратился! А помнишь, что мы последний раз вытворяли?
Да, в первую же минуту влип. Откуда мне помнить? Пришлось сказать самое вероятное:
— Как что? Пили, конечно.
— Верно. А помнишь, на что спорили?
Ничего удивительного, если не помнишь того, чего с тобой и не было вовсе. Однако надо же было что-то ответить, и я ляпнул наудачу:
— Кто первый под стол свалится.
Расхохотался князь, обнял, поцеловал меня.
— Ты, Зденек, парень хоть куда. Ну и память! Дьявол тебя раздери, коли ты сейчас со мной не выпьешь. Тащите братину!
Принесли братину — объемистый, двукрат против обычного, золотой кубок — и наполнили токайским. Я истомился от долгого воздержания и сейчас, дорвавшись, я выпил братину до последней капли.