Похождения Бамбоша
Шрифт:
Вуарон размышлял, ворча себе под нос:
— А не скрываются ли за всем этим какие-нибудь плутни Мартена и этого ублюдка Филиппа?
Терзаемый жуткими подозрениями, он подошел в Филиппу и спросил:
— Послушай, малый, а куда вы подевали шкуру лани и требуху?
— Забросили в воду, во-первых, мухи над ними так и вились, во-вторых, кишки скоро бы завоняли.
— Верно… А мозг?
— А мозг я слопал.
— И потроха и филеи?
— Да ты мне осточертел! Иди допытывай Мартена! Эти ответы лишь укрепили Вуарона в его подозрениях.
Не говоря ни слова, он обыскал все вокруг, будто хотел найти знак, превративший бы его подозрения в уверенность.
Остальные разлеглись на траве и, лениво переговариваясь, предались процессу пищеварения.
Вдруг Вуарон схватил что-то с земли и издал громкий вопль.
— Ах, каналья! Я так и знал!.. Ты убил Галуа! — закричал он опешившему на мгновение Мартену.
Тот нагло отрицал:
— Не убивал я его. Я ж тебе говорю, что он утоп.
— Врешь, зверюга! Вот доказательство! Видишь кость? Да разве ж это кость лани?! Это человеческая! Бедренная кость!..
Среди беглых каторжников началось замешательство. Они повскакивали на ноги — кто от изумления, кто от отвращения, это уже зависело от темперамента и впечатлительности каждого из них.
— Да, — продолжал Вуарон, — вы убили нашего товарища и дали нам его съесть!..
— Ну а если бы и так? — нагло заявил Филипп со свирепым выражением, так присущим существам подлым, слабым и трусливым, когда они знают, что находятся под надежной защитой и совершенно безнаказанны.
— Сволочь! Так ты признаешься…
— Ну да. Я укокошил Галуа. И это его вы сейчас жрали! А я съел его печень, мозг и язык… [156] И что с того? Вы его тоже ели да похваливали. И оставшееся съедите.
Оба араба стали икать, испытывая тошноту и отвращение при мысли о том, что они только что съели.
— Я не оставайся с вами, — сказал один своим гортанным голосом. — Я уходить…
— Я тоже уходить, — подхватил второй. — Я не мочь есть человечина…
— Задержите их! — закричал Бамбош. — Они сдадут нас, как только доберутся до первого попавшегося поселения.
156
Сколь бы ужасны ни были эти факты, но они имели место в действительности. Автор сохранил даже имена беглых каторжников, совершавших акты каннибализма. (Примеч. автора.)
На арабов кинулись и связали так крепко, что те и шевельнуться не могли.
Опомнившись от первого потрясения, каторжники постепенно смирились со свершившимся фактом. Будучи людьми не слишком щепетильными, они считали, что цель оправдывает средства. Один из них цинично подытожил ситуацию:
— Набили брюхо, вот и ладно — мертвые должны служить живым.
Но Вуарон никак не мог угомониться. Выйдя из первого оцепенения, он впал в настоящую ярость.
— Ах, ты убил моего бедного товарища, да еще и хвастаешься этим! Я тебя сейчас порешу, грязный каторжник!
Он кинулся на Филиппа и врезал ему прямо по лбу окровавленной бедренной костью.
— Ко мне, Мартен! — завопил тот. — На помощь! Меня убивают!
— Кто посмел тронуть моего Малыша?! — взревел Геркулес, вскакивая на ноги и хватаясь за саблю. Глазам его открылась следующая картина: Филипп едва держался на ногах, а Вуарон, пытаясь проломить парню голову своим зловещим трофеем, лупил его с таким звуком, как будто колотил по бутылочной тыкве.
Зарычав, как разъяренный зверь, великан ударил саблей по затылку Вуарона с такой силой, что почти снес тому голову, перерубив позвоночник почти на уровне плеч. Кровь рекой хлынула к ногам Филиппа, который шатался, оглушенный. Мартен склонился над Вуароном и, нанося по бесчувственному телу колющие и режущие удары, выкрикивал:
— Вот тебе, вот тебе, подлец! Вздумал бить моего Малыша! Так получай же еще!
Все остальные окружили их и в страхе не смели вмешаться, понимая, впрочем, что любое вмешательство бесполезно. А Филипп, этот подонок-гермафродит, наблюдал омерзительную сцену и подстрекал:
— Давай, давай, Мартен! Смелей, мой толстячок! Врежь ему, врежь как следует!
— Довольно! — приказал Бамбош голосом, в котором звенели металлические нотки.
— А-а? Что? — заворчал Геркулес. — Я что, не имею права отомстить за своего Малыша?
— Тебе не кажется, что уже хватит?
— Тысяча чертей! Я кашу из него сделаю!
— А я тебе запрещаю!
— Хотел бы я посмотреть! Кроме того, почему?
— Потому что ты портишь мясо, а мы все будем рады добавке к провианту по дороге на Спорную территорию, в страну свободы.
— Здесь ты прав, — согласился гигант, нехотя опуская саблю.
При этих словах по кучке беглецов пробежал шумок одобрения, такой магической силой обладало для них само слово «свобода», заставляя позабыть даже об ужасах, коим они стали свидетелями.
— Так вот, — продолжал Бамбош, — разделай-ка ты нам эту тушу, ты ведь был мясником. Каждый из нас возьмет на спину по куску, а затем — в путь!
— Да, да! — загалдели все разом. — Вот это правильно! В путь-дорогу! Теперь у нас и харч есть! Мы спасены!
— Еще нет! — раздался суровый голос, и одновременно раздвинулись кусты, плотной стеной окружающие поляну.
— Тысяча чертей, жандармы! — завопил Бамбош и заскрипел зубами. — Спасайся кто может!
Два жандарма и бригадир держали на мушке обезумевшую от страха кучку беглецов.
— Шаг в сторону — стреляю! — предупредил бригадир непререкаемым тоном.
Но никто и шевельнуться не смел, потому что у всех душа ушла в пятки. К тому же эти людишки — вообще народ трусоватый. Даже Король Каторги не осмелился поглядеть в лицо смерти. Уничтоженный, он превратился в заурядного прохвоста, тушующегося перед властью по причине хотя бы одного ее морального превосходства.
— А ты, черномазый, подойди и действуй, как приказано!
Кусты еще раз раздвинулись, и появился, таща порядочный моток веревок, негр Ромул, сбежавший от бандитов.