Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

Гашек Ярослав

— Вы кончили? — взревел подпоручик Дуб. — Вы, вы...

— К вашим услугам! — твердо ответил кадет Биглер. — Не забывайте, господин подпоручик, что о происшедшем между нами должен будет высказать свое мнение офицерский суд чести.

Подпоручик Дуб едва не лишился чувств от злости. Его специальной особенностью было в возбужденном состоянии говорить еще больше глупостей и несуразностей, чем когда он бывал спокоен. Поэтому он пробормотал:

— Вопрос о вас решит военный суд.

Кадет Биглер воспользовался случаем, чтобы окончательно вывести Дуба из себя, и самым дружелюбным тоном сказал:

— Ты шутишь, любезный.

Подпоручик Дуб окликнул шофера и велел ему остановить машину.

— Один из нас должен пойти пешком, — заикаясь, произнес он.

— Хорошо.

Я поеду, а ты, товарищ, делай, что хочешь, — спокойно отозвался кадет Биглер.

— Трогай! — приказал подпоручик Дуб шоферу голосом, дрожавшим от бешенства, и погрузился в молчание, точно Юлий Цезарь, когда к нему подошли заговорщики, чтобы пронзить его кинжалом.

Так они и доехали до Золтанца, где разыскали следы своего батальона.

Пока подпоручик Дуб и кадет Биглер еще спорили на лестнице, имеет ли право кадет, не произведенный в офицеры, на ливерную колбасу, входящую в паек господ офицеров, — внизу, на кухне, все уже успели насытиться и разлеглись по широким скамьям. Разговор о чем попало не умолкал ни на минуту, и трубки дымили во-всю.

— Сегодня я сделал великое открытие, — рассказывал кашевар Юрайда. — Я уверен, что оно произведет полный переворот в кулинарном искусстве. Ведь ты же знаешь, Ванек, что я нигде в этой проклятой деревушке не мог достать майорана для ливерной колбасы.

— Herba majoranae, — вставил старший писарь Ванек, вспомнив, что он некогда торговал аптекарскими товарами.

— Прямо непостижимо, — продолжал Юрайда, — как человеческий ум прибегает в нужде к разнообразнейшим средствам, как перед ним открываются новые горизонты, как он начинает изобретать самые невозможные вещи, о которых человечеству до тех пор даже и не снилось!.. Так вот, я во всех халупах ищу майорана, бегаю, как полоумный, пробую то, се, объясняю крестьянам, на что он мне нужен, на что он похож...

— А тебе надо было описать еще и его запах, — послышался со скамьи голос Швейка. — Ты должен был растолковать им, что майоран пахнет так, как бутылка чернил в аллее цветущих акаций. Вот у нас в Праге...

— Послушай, Швейк, — просительным тоном перебил его вольноопределяющийся Марек, — дай же Юрайде договорить.

— На одном хуторе, — продолжал Юрайда, — я наткнулся на старого отставного солдата времен оккупации Боснии и Герцеговины, который служил в уланах в Пардубицах и до сих пор еще не забыл чешского языка. Этот начал со мной спорить, что в Чехии кладут в ливерную колбасу не майоран, а ромашку. Вот я и не знал, как мне поступить, потому что каждый разумный и непредубежденный человек должен признать майоран царем всех пряностей, которые кладутся в ливерную колбасу. Стало быть, надо было найти какой-нибудь суррогат, который отличался бы пряным вкусом. И вдруг я в одной халупе увидел под образом какого-то святого миртовый свадебный венец. Хозяева халупы были молодожены, и миртовые веточки в венке были еще довольно свежи... Так вот я и положил в колбасу эту самую мирту; пришлось только три раза ошпарить весь свадебный венок кипятком, чтобы листочки размякли и потеряли свой несколько едкий запах и вкус. Понятно, много было пролито слез, когда я брал этот свадебный венец на колбасу. Молодожены расстались со мной, утверждая, что за такое кощунство — венец, оказывается, был освящен! — меня убьет первая же пуля. Ведь вот — вы ели мой рассольник, и никому из вас и в голову не пришло, что он пахнет не майораном, а миртой.

— В Кралове Градеце, — заговорил Швейк, — жил несколько лет тому назад один колбасник, Иосиф Линек, а у него на полке всегда стояли две коробки. В одной была смесь всех пряностей, которые он клал в ливерную и кровяную колбасу. В другой хранился персидский порошок от насекомых, потому что этот колбасник несколько раз констатировал, что его покупатели находили в колбасе то клопа, то таракана. А он постоянно говорил: что касается клопов, то они похожи вкусом на горький миндаль, который кладется в пирожное, но тараканы в колбасе воняют, как старая заплесневелая библия! Поэтому он старался соблюдать у себя в мастерской чистоту и всюду сыпал этот персидский порошок. Вот как-то раз он делал колбасу, а у него был насморк.

Вот он и ошибся коробкой: схватил ту, которая с персидским порошком, и бух! — все в колбасу. Но с тех пор в Кралове Градеце стали брать ливерную колбасу только у Линека. Люди за нее прямо готовы были драться. А он был себе на уме и догадался, что все дело тут в персидском порошке, и стал выписывать его от той фирмы, которая его изготовляла, наложенным платежом целыми ящиками, но только потребовал, чтобы на ящиках значилось: «Индийские пряности». Это была его маленькая коммерческая тайна, и с ней он так и сошел в могилу. И вот что самое интересное: в тех семьях, где покупали его колбасные изделия, начисто исчезли все клопы и тараканы! С той поры Кралов Градец принадлежит к числу самых чистеньких городов во всей Чехии.

 — Ты кончил? — спросил вольноопределяющийся Марек, горя желанием вмешаться в разговор.

— С этим случаем я покончил, — ответил Швейк, — но я знаю еще один такой же случай в Бескидах. Только о нем я вам расскажу, когда мы будем на позициях.

— Да, кулинарное искусство лучше всего можно изучить на войне, в особенности на фронте, — начал вольноопределяющийся Марек. — Я позволю себе привести небольшое сравнение. В мирное время все мы слышали о так называемой «ботвинье со льдом». Это — суп, в который кладется кусочек льда и который особенно распространен в Северной Германии, Дании и Швеции. И вот, извольте: случилась война, и в эту зиму наши солдаты получали в Карпатах столько мерзлого суду со льдом, что они даже отказывались его есть, хотя это тонкая гастрономическая вещь.

— Мерзлый гуляш еще можно есть, — вставил старший писарь Ванек, — но не долго, самое большее — неделю. Из-за него наша 9-я маршевая ушла с фронта.

— Еще в мирное время, — необычайно серьезно сказал Швейк, — происходила большая борьба вокруг кухни и приготовления тех или иных блюд. Вот у нас в Будейовицах служил один поручик Закрыс; он постоянно торчал на офицерской кухне, а когда какой-нибудь солдат в чем-либо, бывало, проштрафится, то он заставлял его вытянуться во фронт и начинал его пушить: «Негодяй ты, такой, сякой, если это с тобой еще раз повторится, то я твою морду в отбивную котлету превращу, а тебя самого — в картофельное пюре; и тебя же заставлю все это съесть. Сок из тебя так и потечет, и будешь ты у меня тушиться, как заяц на противне. Так вот, лучше тебе исправиться, если не хочешь, чтобы добрые люди подумали, что я сделал из тебя беф-строганов с капустой».

Дальнейшие рассуждения иа тему об использовании карты кушаний для воспитания солдат в довоенное время были прерваны громким криком сверху, где происходила пирушка.

Среди общего гула выделялся голос кадета Биглера: — Всякий солдат еще в мирное время должен сознавать, чего требует война, а на войне не забывать, чему его учили на плацу.

Потом можно было разобрать злобное шипение подпоручика Дуба:

— Прошу обратить внимание на то, что меня уже в третий раз оскорбили.

Там, наверху, творилось что-то неладное.

Подпоручика Дуба, который, как известно, рассчитывал пожаловаться батальонному командиру на кадета Биглера, офицеры встретили при его появлении шумными возгласами. Самогон возымел уже свое действие на всех. Поэтому один за другим, намекая на искусство подпоручика Дуба в верховой езде, стали кричать:

— Что, без шталмейстера [58] не выходит?

— А, вот и наш взбесившийся мустанг [59] .

— Сколько времени ты пробыл среди ковбоев [60] на Дальнем Западе, приятель?

58

Конюший.

59

Дикая американская лошадь.

60

Конные пастухи в северо-американских степях - хорошие наездники.