Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II
Шрифт:
— Погоди, ты меня еще не знаешь, но когда узнаешь, то от страха подохнешь.
Полковник никак не мог понять, что писал майор, потому что тот продиктовал бумагу еще под влиянием легкого отравления алкоголем.
Тем не менее полковник Гербих был в прекрасном настроении, потому что ни в этот день, ни накануне боль не возобновлялась, и палец держался спокойно, как будто его и не было.
— Что же вы, собственно говоря, такое натворили? — приветливо обратился он к Швейку, так что у подпоручика даже кольнуло под сердцем и он поспешил ответить за Швейка.
— Этот человек, господин
И, повернувшись к Швейку, он промолвил по-чешски:
— Ты из меня всю кровь высосал! Так?
— Так точно, господид поручик, — с достоинством ответил Швейк.
— Вот извольте, господин полковник! Слышали? — продолжал подпоручик Дуб по-немецки. — Вы не можете его ни о чем спросить. С ним вообще нельзя говорить. Ну, да ладно! Сколько вору ни воровать, а кнута не миновать. Придется его примерно наказать. Разрешите, господин полковник…
Подпоручик Дуб углубился в составленный перемышльским майором документ, а затем, дочитав до конца, торжествующе крикнул Швейку:
— Ну, брат, теперь тебе крышка! Говори, куда девал казенную амуницию?
— Я оставил ее на дамбе у пруда, когда хотел попробовать, как должны чувствовать себя русские солдаты в этих отрепьях, — ответил Швейк. — Все это дело, дозвольте доложить, одно сплошное недоразумение.
И вот Швейк начал рассказывать подпоручику Дубу все, что пришлось ему перенести из-за этого недоразумения; а когда он кончил, подпоручик Дуб заорал на него:
— Вот когда ты меня узнаешь-то! Да ты понимаешь, что значит потерять казенное имущество, дурак, понимаешь, что значит потерять на войне всю свою амуницию?
— Так точно, господин подпоручик, — отчеканил Швейк, — я понимаю, что, если солдат потеряет амуницию, ему должны выдать новую.
— Иисус-Мария! — вне себя закричал подпоручик Дуб. — Обормот, с-скотина, ты у меня доиграешься до того, что будешь служить еще сто лет после войны.
Полковник Гербих, который до сих пор смирно и благовоспитанно сидел за столом, состроил вдруг ужаснейшую гримасу, ибо его успокоившийся было палец неожиданно превратился из кроткого ягненка в кровожадного тигра, в электрический ток в шестьсот вольт, в многотонный паровой молот. Полковник Гербих только махнул рукой и заревел, как человек, которого поджаривают на раскаленной плите:
— Убирайтесь все вон! Дайте мне револьвер!
К этому все уже привыкли и потому опрометью бросились из комнаты, вместе со Швейком, которого конвой также вытащил в коридор. Остался только подпоручик Дуб, намереваясь воспользоваться этой, по-видимому, благоприятной минутой, чтобы восстановить полковника против Швейка.
— Разрешите, господин полковник, — начал он, — обратить ваше внимание на то, что этот человек…
Но тут полковник взвыл от боли и запустил в подпоручика чернильницей,
После этого из канцелярии полковника долго еще доносились рев и вой, перешедшие мало-по-малу в жалобные стоны; потом и те затихли. Палец господина полковника столь же внезапно превратился в кроткого ягненка, припадок подагры благополучно миновал. Полковник позвонил и приказал снова привести Швейка.
— Ну, так что же, собственно, с тобою случилось? — как ни в чем не бывало спросил полковник. У него было теперь так легко на душе, словно он лежал где-нибудь на пляже.
Швейк приветливо улыбнулся начальству и рассказал ему всю свою одиссею, добавив, что он ординарец 11-й маршевой роты 91-го пехотного полка и совершенно не знает, как там без него могут обойтись.
Полковник в свою очередь тоже улыбнулся и отдал следующее приказание:
— Выписать Швейку литеру через Львов до станции Золтанец, куда на следующий день должна прибыть его маршевая рота, и выдать ему из цейхгауза новое казенное обмундирование и снаряжение, а также 6 крон 82 хеллера денежного довольствия на дорогу.
Когда после этого Швейк, в новенькой австрийской форме, покинул штаб бригады, чтобы отправиться на вокзал, подпоручик Дуб сидел на скамейке против здания штаба и был немало изумлен, так как Швейк, согласно воинскому уставу, явился к нему, предъявил свои бумаги и заботливо спросил, не прикажет ли он передать что-нибудь поручику Лукашу.
Подпоручик Дуб так опешил, что мог произнести только одно слово: «Ступай!» Но, глядя вслед удалявшемуся Швейку, он пробормотал про себя:
— Погоди, ты меня еще узнаешь!.. Иисус-Мария, ты меня еще узнаешь!..
На станции Золтанец собрался весь батальон капитана Сагнера; нехватало только арьергарда 14-й роты, отбившегося от своих где-то около Львова.
Сразу по прибытии в этот городок Швейк очутился в совершенно новой обстановке, так как здесь было уже по всему заметно, что находишься не слишком далеко от линии фронта, где идут бои. Всюду стояли артиллерийские парки и обозы, в каждом доме были размещены солдаты всех родов оружия, среди которых расхаживали, словно существа высшего порядка, германцы и по-барски угощали австрийцев папиросами из своих богатых запасов. Возле германских походных кухонь на главной площади стояли даже бочки с пивом, которое раздавалось солдатам к обеду и ужину; а вокруг бочек, как блудливые кошки, шныряли замухрышки-австрийцы с раздутыми от грязного отвара подслащенного цикория животами.
Кучки евреев в длинных лапсердаках и с пейсами показывали друг другу облака дыма на западе и отчаянно жестикулировали руками. Всюду говорили, что на Буге горят Уцишков, Буек и Деревяны.
Ясно слышалась канонада. Вскоре пронесся слух, что русские обстреливают со стороны Грабова Камионку-Струмилову, что бои идут по всему течению Буга и что войска задерживают беженцев, стремящихся на свои родные места.
Всюду царила растерянность, и никто не знал ничего определенного; предполагали, что русские снова перешли в наступление и приостановили свой отход по всему фронту.