Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета

Даль Владимир Иванович

Но между тем, друг мой, Христинька, как ты, убитый горем, глядишь в плотную и тяжелую землю, от которой иногда безрассудно требуют, чтобы она легким пухом лежала на груди покойника – между тем есть еще на свете люди живые, которые думают и гадают о живом. Чтобы не ходить далеко за примерами, то возьмем хоть доброго дядю твоего, давно уже сменившего валторну свою на слуховой рожок. Добрый дядя твой, хоть он и глух, хоть он и отставная валторна, заботится, однако ж, более о житейском и нажитом своем добре, нежели ты сам. Между тем как ты сиднем сидел на холодной плите и доспрашивался у безответного камня: что теперь из тебя будет, не заботясь о том, что у тебя есть, дядя твой позаботился уже и о том, и о другом: он, как человек старый и немощный, на кладбище ехать не мог; но он распорядился в это время забрать все, что только было в живом жилье отца твоего, и свез все к себе на дом; он отпустил милостиво старую Акулину твою с чистым аттестатом; сдал своему дворецкому чашки, кастрюли, ложки и плошки из родительского дому твоего – а дворецкий этот была старая Тио, сердобольная баба средних лет, которая называла себя, ведкою ис Фиборг, то есть шведкою из Выборга, и крестила метлой и кочергой всякого без разбору, кто называл ее чухонкой. Вы могли выбранить Тио как угодно и она, не оставаясь в долгу, правда, расплачивалась тою же монетой, однако же подобная ошибка все еще ограничивалась словесными прениями; но вам только стоило назвать ее чухонкой и – не прогневайтесь: она отвечает в тот же миг помелом или метлой. Видно, она была уже такого щекотливого сложения. Итак, Христинька, дядя твой очистил наследственное жилье твое, рассчитавшись честно с хозяином; перетащил все к себе и сказал своей Тио, что долг родства велит ему принять тебя, сироту, к себе в дом на пропитание. Отставная валторна и "ведка

ис Фиборг", хотя и были оба иностранцы, однако ж объяснялись между собою по-русски – потому что он не знал шведско-выборгского языка, а она не знала немецкого. Если к этому присовокупим еще, что обоюдные успехи их в русском языке сохранили все оттенки и особенности финского и немецкого словосочинения – что он был туг на ухо как барабанная шкура, а она несколько туга на понятия и, притом, как мы сейчас видели, нетерпеливого сложения – то читатели поймут, что всякое отвлеченное объяснение между этою четою представляло некоторые, иногда довольно упорные, затруднения. При всем том, однако ж, кроткая Тио поняла наконец в чем дело, была нововведением этим крайне недовольна и выразилась даже на твой счет, любезный Христинька, несколько резко; она сказала: "На сто ему эта порты кормить, пусть истохнит она"; дядя, однако, против обыкновения, одержал в этом случае победу, сумел задобрить, успокоить и убедить разгневанную хозяйку. Видно у него нашлись в запасе доводы очень ясные, яснее так называемых математических; я полагаю так, во-первых, потому, что Тио жила у дяди в доме уже лет двадцать и повелевала жезлом своим, метлой, безусловно и неограниченно и дядю твоего только что не заставляла служить по-собачьему, во-вторых, потому что она не сильна была в математике и доказательств математических нисколько не уважала. Так, например, когда дядя, еще в первые годы своего холостого хозяйства, вздумал было усчитывать домашние расходы своей Тио и поверять ее, требуя, чтобы она отдавала отчет во всякой копейке, то стряпуха Тио бывало являлась преспокойно каждое утро с огромным березовым поленом, на котором насечено было косарем случайное количество зарубок: это была счетная ее книга; – перебирая ногтем зарубки одну за другою, она говорила: "масла десять копек; 'леба двадцать копек, рицать копека сабула на сто; соли осем копек,- исцо 'леба двенадцать копек,- другой масла двадцать копек, тридцать копек сабула на сто"; – и так далее; если же за всем тем, и несмотря на частое введение в расход особой статьи под названием сабула на сто, то есть забыла на что, все-таки чего-нибудь до взятого ею на расходы целкового не хватало, и дядя старался доказать ей эту математическую истину простым сложением, то наша Тио, покачав головой и понянчив полено, отвечала: "Как вам не стидно, ви такой вещи говорите; се'здор эта; когда я говору ус сто я снаю, сто тут се'есть – ну?" – а затем отворачивалась преспокойно и, плюнув, уходила на кухню и принималась за стряпню, будто кончила дело свое как нельзя лучше. Времена эти уже впрочем прошли и прошли давно; вы сами знаете, как время скоротечно и времена изменчивы – нынче уже давно, давно дядя не смел и подумать об учете домоправительницы своей и был очень доволен, если, сметив решительную слабость ее в математических выкладах, мог наоборот исплошить ее, обсчитав и утаив частицу, коротко известных ей, доходов своих.

Когда Христиан Христианович в крайнем изнеможении духа и плоти возвратился с кладбища домой, то вместо обычных, коротко знакомых ему предметов застал он там только дворника со щеткой, судомойку с лоханью и тряпицей да хозяйского кучера; они советовались сам-третей между собой, мести ли опорожненные комнаты, или бросить так, или же испросить на это особенную волю и разрешение хозяина, слышав де от старых людей, что если вслед за сошедшим постоятельцем вымести комнаты, то не скоро наживешь нового и что поэтому мести надобно не прежде, как когда явится кто-нибудь смотреть квартиру.- "Дурак ты,- говорила судомойка, поставив лохань на пол и засучивая рукава, – да ведь он не сошел, а помер".- "Коли помер, так стало быть и сошел",- заметил замысловато кучер; повесил голову, подбоченился и прогулялся по комнате в каком-то недоумении шага три взад и вперед, как будто размышляя, так ли это будет, что он сказал, или нет,- "Один помер,- молвил надумавшись дворник со вздохом, – а другой сошел; старик помер, а молодого, вишь, глухой к себе берет".

На это ни у кого в совете трех ответу не пригодилось: кучер подошел к окну и стал насвистывать сквозь зубы заунывную; дворник, прислонившись задом к стене, оборотил щетку на себя, упер конец рукояти в пол и лег обоими локтями и бородой в густую щетину, так что из нее пыль столбом встала; судомойка же осталась с засученными рукавами и лоханью вовсе без дела и, обращаясь то к одному, то к другому, тараторила не переводя духу, как будто кто барабанил по лубочному лукошку, и глухой отголосок вторил ей со всех четырех углов опустевшей комнаты.

Вот почему мы и видим Христиана Христиановича у сиропитательного дяди, куда пришел он поневоле, вслед за всем добром своим, нашедши в квартире отцовской одни только голые стены и недоумевающих в важном деле слуг господских. У дяди, как вы видите, свои понятия о гениях и об изучении свободных искусств; приняв на хлебы племянника, он взял его и в науку и начал тем, что растеребил целый голик на преизрядные пучки розог, которые, бесспорно, были уже и в работе; это ясно по обломанным и рассыпанным на полу прутьям. Прическа бедного Христиана является в таком расстроенном состоянии, что едва ли его не причесал за наукою сам глухой дядя; а взглянув на пучок розог, который этот держит наготове, позволено предположить, что Христинька не случайно стоит во время уроков нараспашку и без подтяжек, а что это должно быть одно из вспомогательных для науки распоряжений, для большей сподручности и для выигрышу времени.

Видно усилившаяся в течении последних лет глухота дяди служит ему большой помехой в музыкальных уроках и он поневоле прибегает к вспомогательным учебным средствам. Сам он наводит валторну прямо на ухо себе, мальчика заставил еще поддерживать мудрую учительскую голову и нажимать на раструб; но и тут, кажется, не много музыки этой попадет, куда следует, или она не доходит до места – и дядя неясно слышит, верно ли трубит его племянник. Недоумение это написано у дяди на лице; а Христинька дудит по заказу едва ли не все одну и ту же ноту. Тио неразлучнее с метлой своей, чем суворовский солдат с ружьем; но если валторна служила только вступлением к уроку и лежащие на стуле кларнет и флейта ожидают своей очереди, то едва ли не потребуется еще и другой голик домоправительницы на подмогу первому.

Дядя учит старательно, хочет сделать из племянника человека,- это видно по всему: он не довольствуется тем, что звук попадает ему в рот, он настоятельно хочет залучить его в ухо и потому настораживает валторну и колотит ученика, если в окостеневшее ухо его, при всем старании ученика и учителя, ничего не попадает.

Жизнь раздольная для мальчика, что и говорить! Родной дядя, конечно, лучше постороннего знает, как обходиться с племянником своим; но не будь дядя этот глух, мы бы замолвили словцо за своего бедного Христиана. Христиан попал впрочем в такое воспитательное заведение, где не был ни минуту без надзору и переходил весь день из рук в руки: коли дядя рассердится на упрямую Тио свою, которая делает все по-своему, не удостаивая глухого хозяина ни ответу, ни привету, то он принимается за племянника и сует ему, не говоря ни слова, валторну в рот; хозяйке своей дядя не смел сказать лишнего, а над кем-нибудь выместить все это надобно, так не проглотишь; если же Тио в свою очередь злилась на дядю, то у нее за все, про все отвечал племянник. Синяки не сходили с плеч, рук и других частей тела Христиана Виольдамура; время летело своим чередом, не дожидаясь живительных усилий природы, а синяки эти были всегда подновляемы заблаговременно. Тио, не обинуясь, попрекала питомца своего каждым ломтем хлеба, каждым глотком воды; этого мало, она долго злилась на него без всякой причины, до того ненавидела мальчика, что принимала его всеоружием своим, метлой, в штыки, где только представлялся ей малейший к тому повод. Христиану не было житья, потому что жалобы его или не доходили вовсе до свинцовых ушей дяди, или же, если Христиану и удавалось иногда плачем и указанием на синевицы объяснить дело, то дядя, для скорейшего окончания докучливого разбирательства, давал племяннику заушину и сажал его за науку, приказывая трубить и надувать себе в ухо. Это было у него признанное и испытанное средство, чтобы внезапно заставить мальчика переменить плаксивое выражение в лице, принудить его расправить губы, поднять нос и надуть щеки. Так шло время; Христинька жил со дня на день истинным мучеником, не зная что начать; изредка только мог он отпроситься на могилу родительскую и оттуда возвращался, облегчив сердце плачем и молитвою. Раза три-четыре видался он на этом перепутье со старой няней своей, с Акулиной, которую Тио спровадила со двора штыком и прикладом всеоружия своего – метлы, когда Акулина вздумала было раз навестить бывшего своего питомца. Тио бранилась еще целые сутки с Христинькой и придиралась, чтобы надавать ему порядочных тычков,

уверяя, что Акулина приходила воровать и что окатит ее помоями, если та только осмелится показать нос в двери.

Дядя жил за тридевять земель на Выборгской стороне, в гнилом и полуразрушенном домишке. Когда-то был тут и сад, и огород, а остался один огромный пустырь с болотным озером, самородною принадлежностию всех дач и домов в окружности Петербурга. Хлеб иногда дорог у нас, в Питере, а вода, слава богу, нипочем. Озеро это состояло, посредством Тио, в самой тесной связи и сообщении с целым домом и хозяйством дяди: Тио полоскала в озере этом белье; обмывала летом посуду и кормила и поила из того же озера дядю и племянника. На этом же озере и Христинька мыл свои рубашки и Тио таскала его тут же, на плоту, за вихор, способствуя с своей стороны воспитанию мальчика и поясняя ему все прачешные приемы. Когда же он оказал к работе этой некоторую способность, то Тио старалась, чтобы он не забывал приобретенных познаний и навыку, а потому и посылала его уже постоянно на озеро, споласкивать как дядино, так и свое женское белье, кухонные полотенца и даже половики, потому что наша Тио была очень чистоплотна.

Раз как-то Христинька нашел у забора закинутого щеночка, который визжал и плакал жалобно в беспомощном положении своем. Вы знаете, что русский народ сердоболен: у него рука не подымется перебить полдюжины котят или щенят, которых домашнее животное принесло некстати и не под нужду; но закинуть их – это нипочем, потому что они предаются этим воле божией. Христинька поднял украдкой щенка, выкопал ему на пустыре или огороде печурку, устлал ее травкой и с этого часу заботился более о благоденствии щенка своего – которому дал кличку Аршет – чем кто-нибудь заботился о собственной его, Христиана, жизни и пище. Дело шло несколько дней хорошо; Аршет составлял всю отраду Христиньки, который, глядя на беспомощное положение визгливого воспитанника, забывал собственное свое горе; но вскоре Тио подметила новые проказы племянника, выследила логовище Аршета и в ту же минуту, не говоря ни слова, взяла его по пути с собою, закинула в озеро и, зачерпнув в ведро воды, отправилась обычной тропинкой своей домой. И на этих походах своих, с ведром по воду, Тио никогда не забывала вооружиться любимой своей метлой; это был маршальский жезл ее, ликторский атрибут, бунчуг паши – игрушка, забава, оружие; представитель порядка, опрятности и неограниченной власти; важнейший и главнейший снаряд при всех домашних занятиях; только отправляясь куда-нибудь со двора, Тио расставалась ненадолго с заветным другом своим, ставила метлу в угол и оставляла ее тут, как представительницу свою на все время своего отсутствия. И точно, кто только входил на кухню и взглядывал невзначай на иносказательное изображение нашей Тио, тот невольно смирялся и, робко оглядываясь, искал украдкой: нет ли поблизости подлинника.

Итак, Аршетку закинули в воду, утопили. Но гений – избавитель его, не дремал в это время: Христиан с своей стороны следил за всеми движениями неприятеля, который привлек внимание передовых постов тем, что, захватив щенка врасплох на ночлеге, не утерпел, чтобы не ударить и не пхнуть его ногою до предания казни. Аршетка жалобно взвизгнул – Христинька вздрогнул, прислушался, выскочил в калиточку на пустырь, увидел и распознал тотчас же все козни отъявленного неприятеля своего, следил украдкой, согнувшись под тыном, за всеми движениями его и, смекнув вскоре в чем дело, принял свои меры: он сбросил куртку, разулся, засучил брюки выше колен и, ухватившись одною рукой за шест тына, пригнулся и вытянулся весь вперед, не спуская с глаз своего противника, как человек, который готовится по первому знаку пуститься бегом взапуски или кинуться, очертя голову, из засады на оплошного неприятеля. Лишь только Тио, закинув щенка и почерпнув рядом с ним водицы на суп дяди, поднялась обратным путем на пригорок, как Христинька стрелой пустился к озеру, вскочил в болото, где едва не увяз, но успел ухватиться за кол и благополучно спас своего Аршета. Христинька оглядывался со страхом и негодованием, не обратит ли неприятель испытующие взоры свои назад: но в этом, кажется, не настоит никакой опасности. Тио удаляется с уверенностью и душевным спокойствием человека, сделавшего доброе дело и отбывшего окончательно лежавшую на нем обязанность. Тем не менее, однако же, Христиан Христианович был поставлен в затруднительное положение: куда деваться с Аршеткой, каким образом скрыть его от василисковых глаз и сатанинских рук старой Тио? Задача довольно замысловатая; Христинька, обнимая и поглаживая своего утопленника, жалел, что Аршетка дался ему собачей, а не бобровой породы: тогда бы можно ему выстроить клетку под водой, куда ни взор, ни даже метла Тио не проникали; метла эта, отправляясь по воду с хозяйкой своей, служила для расчистки поверхности воды, где плавала тина, всякий сор и дрянь, и вслед за метлой ведро погружалось в воду. Но подобные невинные желания Христиньки не спорили дела: щенок визжал и дрожал. Добродушный от природы Христиан в жалком положении своем, покинутый всеми, не зная с давнего времени ни своей радости, ни участия и сострадания других, в такой степени привязался к спасенной им от гибели живой твари, что готов был плакать взапуски с Аршетом; Христинька готов был сделать для него что-нибудь с геройским самоотвержением человека, жертвующего собою для блага других. В эту минуту, когда бедный мальчик стоял по колена в грязи, крепко держал своего Аршета и с отчаянием глядел на роковую тропинку, опустевшую вслед за удалившейся домоправительницей, он в первый раз почувствовал в себе какую-то силу и самостоятельность, в первый раз постиг возможность покинуть самовольно негостеприимный дом, в который попал вопреки своего желания, словом, в ту минуту Христинька, для спасения своего любимца, готов был решиться на все. Стороною только к этим мыслям приплеталось собственное его бедственное положение, которому он не видел конца. Стоя подле озера, Христиан сажал мокрого Аршета к себе за пазуху, отогревал его и наконец заплакал с отчаяния, не зная, что делать и куда деваться. Босой, полунагой и грязный, в изорванной рубахе и с горькими слезами на глазах, он представлял собою в эту минуту разительную картину нынешней бедственной жизни своей.

Дядя между тем сидел с беспокойством в креслах, оборачиваясь по временам к двери и прислушиваясь с возрастающим вниманием, не собирается ли, наконец, Тио накрывать стол. Спросить обеда он не смел: от этого домоправительница давно уже его отвадила; а между тем и стенные часы с кукушкой и самый желудок отставного валторниста докладывали, что час обеда настал. Таким образом, и Христинька и глухой дядя его стремились в эту минуту мысленно к одному предмету, хотя и в противном смысле; один желал с нетерпением появления грозной Тио, другой страшился встречи с нею, и оба были в тревожной нерешимости, как быть и что делать. Внезапно один из них услышал – надеюсь, не спросите который – услышал на улице, за деревянным тыном пустыря, очень знакомые ему шаги, полновесные, но сопровождаемые каким-то шарканьем, да к тому еще знакомый голос помянул, по всегдашней привычке своей, духа тьмы. Мигом Христинька стоял уже подле забору, зажав воспитаннику своему морду, и глядел украдкой в продольную щелку между двух досок: Тио с бутылкою в руке отправлялась в лавочку за квасом – а как до лавочки было не близко, то сердобольный воспитатель, желая воспользоваться отсутствием метлы, опрометью бросился со щенком на кухню, уселся проворно на березовом полене перед топкой голландской плиты и стал обсушивать Аршета, поворачивая его во все стороны. Аршет вскоре успокоился, приютился и стал засыпать на коленях своего барина, который сидел в задумчивости перед челом плиты, почесывая пальцами загривок своего любимца. Но чреватая бедою туча в коварной тишине уже домчалась до деревянного крылечка, и вот ударит гром, и молния поразит стрелой своей неосторожного. Внезапно входит Тио и, ступив ногою в дом, принимает у самых дверей бразды своего правления, которого представительницей служит столь знакомая нам победоносная метла. Трехбунчужным пашой переступает полномочная правительница заветный порог приспешной – и не верит глазам своим: Христинька сидит на полу перед плитой, а на коленях у него покоится мнимый утопленник. Тио поперхнулась первым ругательным словом, которым хотела было проложить свободный путь целому потоку доброжелательных приветствий, замахнулась было на питомца своею метлой, но рассудив, что в этом чрезвычайном случае нужно действовать поосновательнее, что Христинька, отделавшись двумя, тремя ударами метлы, успеет, чего доброго, выскочить в двери,- Тио сунула всеоружие свое про запас под мышку, надеясь еще употребить его с успехом в свое время, то есть при окончательном бегстве неприятеля и погоне за ним; вцепилась клешнями в самородный парик своего питомца и начала его возить систематически в равностороннем треугольнике: от плиты к окну, от окна к дверям, от дверей опять к печи и так далее. Может быть, читателям нашим покажется странным, что Тио соблюдала в такую тревожную минуту внутреннего волнения особые правила, будто бы не все равно, как и куда повозить за чуб дерзкого ослушника, лишь бы потешиться над ним вдоволь; но Тио во всем любила порядок; она даже собственно для очистки дороги оттолкнула проездом ногой стоящее на пути корыто. В эту минуту Христиан Христианович отправляется гужом к окну, а от окна поедет в одну упряжку к дверям и опять, не кормя, далее, к плите. На выездах он уже закусил, а теперь поезд не остановится, без особенной нужды или помехи.