Похождения красавца-мужчины, или Сага об О'Бухаре
Шрифт:
– Ты действительно придурок, но помочь сегодня я тебе не смогу, у меня сломалась машина, я уже тебе говорил, что трезвый я очень плохо ее вожу, ну и не вписался в дорогу и поймал столб, хорошо, что ехал на маленькой скорости, но двигатель сломал, теперь снова хожу пешком, а езжу – на троллейбусе.
– Миша, ты снова стал троллем? – захихикал я.
– Почему троллем?
– Потому что троллейбус – это машина троллей.
Михаил захихикал:
– Если я тролль, то ты – грязный Орк.
– Обижаешь, начальник, по крови я – эльф. Да, Михаил, а денежки
– Деньги есть, но отложим нашу встречу на завтра.
И Михаил повесил трубку. Я постоял полминутки, потом положил трубку и подумал, что от общения с трупом есть и польза: Михаил бросил пить, а это уже немало, ведь алкоголик, бросивший пить – это гладиатор, получивший вольную, но Михаилу до вольной еще далеко, поскольку в трезвом состоянии он ощущает себя уродом. Любопытно, а кем он ощущает себя в пьяном состоянии? Нужно будет потом спросить его об этом.
Самое тяжелое время для алкоголика – это время похмелья. Тело трясет, как при приступе лихорадки. Невидимые глазом, алкогольные черти колотят, не переставая, кувалдами по голове, отбойным молотком пробивают желудок и кишечник, раскаленным прутом тычут в анус, перетягивают шнурком мочевой пузырь, тонкой иглой прокалывают сердце и печень. Глаза слезятся, воздуха не хватает, а кисти рук скручивает судорога. И я очень ясно представляю, что же происходит с грешниками после страшного суда.
«Если ты знаешь свою норму, то ты непобедим», – любил говорить Конфуций, съев пару жирных баранов перед обедом.
Так, а что же мне делать с трупом, в воде он, оказывается, не тонет. Может быть, он горит в огне? Точно, его необходимо попробовать сжечь. В городе это сделать сложновато. Придется ехать за город. У мамы есть дача в Кавголово, огороженная высоким забором. Там у них с Платоном заготовлено много дров, и я смогу без свидетелей разложить огромный костер и сжечь труп с приятным запахом мяты и меда. Интересно, что запах у трупа изменился. В первый раз он пахнул сосновой смолой и полевыми цветами, теперь же – мятой и медом. Запах тоже не из худших.
Определив свои действия, я звоню маме:
– Здравствуй, мам, это я.
– Александрик, здравствуй, ты давно не звонил, наверное, искал работу, а я тебе звонила на прошлой неделе раза три, но никто не брал трубку, как ты себя чувствуешь?
– Все нормально, мам, решил вот съездить на твою дачу в Кавголово и немного подышать свежим воздухом и покушать твоего варенья.
– Ты правильно решил, я же предлагала туда съездить еще месяц назад, подышать нормальным воздухом, попариться в баньке. Кстати, в холодильнике там полно всякой еды, мы с Платоном приезжали туда три дня назад, ключи у тебя должны быть, ты их не потерял?
– Все нормально, мам, ключи я не потерял.
– Александрик, а твоя Мариночка очень милая девочка, вчера мы с ней разговаривали по телефону полчаса, ты в это время ходил в магазин за продуктами, знаешь, мне кажется, тебе очень повезло с девочкой, она обожает тебя и говорит только о тебе, Александрик, вы на дачу вместе поедите?
– Нет, мам, Марина сегодня работает. Я поеду один.
– Один, ну это тоже неплохо, смотри только не напейся, там у Платона большой запас разных напитков, а тебе, Александрик, после больницы, наверное, нельзя пить.
– Не беспокойся, мам, я не собираюсь пить.
– Александрик, ты меня оторвал от важного дела, поэтому – до свидания.
И мама повесила трубку.
А я надел кроссовки и джинсовый костюм, не забыв, конечно, о трусах и футболке, забрал последние пятьсот рублей из шкафа и вышел. День уже подбирался к вечеру, поэтому рядом с парадным подъездом я столкнулся с дворником Петровичем, пьяным и агрессивным. В первый раз, когда мне помогал Михаил, он перепутал меня с маршалом Жуковым, который во время войны, по рассказам дворника, собственноручно бил его по морде. А сегодня Петрович перепутал меня со своей женой, он развел руки в стороны, загородил мне проход и сказал:
– Зинаида, милушка моя, дай я тебя поцелую, ты моя единственная и неповторимая.
Я не успел среагировать, как Петрович крепко обнял меня за шею и смачно поцеловал в губы. От него так противно пахло, что меня чуть не вырвало. Я рефлекторно его оттолкнул, Петрович не удержался на ногах, упал в заросли шиповника и завопил:
– Зинуля! За что такая немилость? У нас же с тобой дети, два мальчика от слесаря Налимова и еще один мальчик от водопроводчика Сидорова. Твою мать!
Дальше дворник начал красиво материться, но у меня не было времени слушать, я катил большую черную сумку в сторону железнодорожной станции «Мурино». Обычно, без такого груза, я добегал-доходил до станции за пятнадцать минут, а сегодня потратил полчаса. И вспотел так, что футболка и трусы промокли насквозь.
Я купил в кассе билет на электричку до Кавголово и обратно и с большими усилиями затащил сумку на платформу. Подошла электричка, двери с шипеньем открылись, и я с трудом втащил сумку в тамбур. Свободных мест было много. Я прошел в вагон, выбрал две пустых скамейки и сел, поставив сумку под окно между скамейками. Поездка начиналась неплохо, тьфу-тьфу.
Слышал, что певцу Стингу не дали в самолете подушки сразу, а принесли ее через две минуты тридцать секунд. Он считает, что в этом виноват цвет его кожи (стюардесса была негритянкой).
На станции «Девяткино» пассажиров прибавилось и напротив меня села женщина тридцати-пятидесяти лет, среднего роста, с некрасивой фигурой и некрасивым лицом, одетая в длинный зеленый сарафан с разрезом до бедра. Женщина положила ногу на ногу, и разрез позволил мне рассмотреть одну ногу полностью. Она была некрасивой: ступня – огромной, наверное, сорокового размера, икра – слишком мускулистой, а ляжка – жирной. Расцветка трусов мне тоже не понравилась – ярко-красные с серыми розами.