Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Кунгурцева Вероника Юрьевна

— Вместе! — кивнул Ваня. Он наконец пообвыкся и мог прямо смотреть в глаза человеку (или не человеку?) с его лицом, а то всё смотрел куда-то мимо. Как вдруг видит: в окошке сверху вниз промелькнуло что-то огненное. А через минуту раздался лёгкий стук в дверь — будто острым когтем постучали.

— Кого это ещё нечистый несёт? — проворчала Василиса Гордеевна и кивнула Ване, открой, дескать.

— Чистый, чистый это несёт. Самый что ни на есть чистый… — соскочил со своего места Шишок и, опережая Ваню, мягко помчался в прихожую.

Дверь

распахнулась — и порог перешагнул громаднейший петух, ростом как раз с Шишка, то есть Ване по плечо… И был он настоящий красавец — грудь колесом, в огненном оперении, с разноцветным хвостом. Каких только перьев не наблюдалось в этом изогнутом хвосте: чёрно–зелёные, бронзовые, лимонные, огненно–рыжие — и все жарко–блестящие. Гребень и бородка были багровыми, а шпоры — как финские ножи. Ваня попятился назад. Петух вышагивал гордо, лапы поднимал высокуще, ровно солдат при смене караула у кремлёвской стены. Шишок семенил сзади, Ваня продолжал пятиться. Таким макаром и прибыли к Василисе Гордеевне на кухню. Ваня допятился до бабушки и спрятался за неё. Всё-таки чутьё ему подсказывало — что это какой-то не нормальный петух.

— Это ещё кто такой?! — воскликнула Василиса Гордеевна. — Вроде я такого не звала.

— Это я, я, я позвал, — выскочил вперед Шишок. — Для количества. Единственно только для количества. Двойка — плохая цифра, вдвоём ходить — депо загубить. А три — само наилучшее число. Втроём пойдём.

Петух, поворачиваясь горбоносым профилем, поочередно оглядел всех сначала одним разбойничьим глазом, потом другим, склонил голову набок и вдруг просипел:

— Здравия желаю, господа хорошие!

Ваня вскрикнул и так и подпрыгнул чуть не до потолка! Бабушка пребольно ткнула его острым локтем в живот:

— Чего ты орёшь?

— Не умеет вести себя в приличном обществе, — сипел петух, косясь на накрытый стол и занимая Ванино место на табуретке. Ваня никак не мог прийти в себя, он, конечно, понимал одно время речь живых существ, но тогда он был в шкуре животного, и говорила живность присущими ей звуками, но этот… Этот прямо говорил русским языком, Ваня даже видел, как у него язычок в горле трепещет, выталкивая наружу человеческие слова.

— Так он же говорит! — прошептал Ваня бабушке на ухо.

— В приличном обществе не шепчутся! — опять одёрнула его птица.

— Ну и что, что говорит? — пожала плечами Василиса Гордеевна. — Тебе-то чего?

— Так он же петух!

— Конечно, петух — живая тварь. А телевизор твой — сундук сундуком, а лясы точит… — При этих словах, Ване показалось, бабушка переглянулась с Шишком, который хихикнул в ладошку. Вспомнив про конфуз с телевизором, Ваня решил замолчать — пускай делают что хотят.

— Здороваться не здороваются, к столу не приглашают! — воскликнул петух. — Имени–отчества не спрашивают! Куда я попал!

Шишок, с удовольствием наблюдавший за фурором, который произвело появление петуха, сказал:

— Этого болтуна Перкуном звать, если коротко — Перо.

Петух тут же вскочил, поклонился, отведя одну лапу так далеко назад, что чуть не свалился, но удержался, и, подскочив к Василисе Гордеевне, схватил этой-то жилистой лапой её руку, поднёс к клюву и слегка приложился.

— А вы, как мне известно, — Василиса Гордеевна, очень–очень рад, просто счастлив нашему знакомству! Я так долго ждал этой встречи, вы не представляете!

Бабушка выдернула руку и потрясла ею — видимо, петух все-таки ощутительно клюнул её. Перкун же, повернув боком голову, в упор поглядел на Ваню одним глазом — так долго глядел, что Ваня вынужден был отвести взгляд. Наконец петух открыл клюв, хотел что-то произнести, но не смог — в горле у него заклекотало, он захлопал крыльями, угодив одним Ване по лицу (и немудрено, размах крыльев был от стены до стены), и испустил такое громкое «кука–ре–ку!», что стёкла в окнах задребезжали и все присутствующие едва не оглохли. Откукарекавшись, петух помахал перед клювом лапой и пробормотал:

— Простите, не удержался… двенадцать часов — моё любимое время, никак не мог промолчать. Атавизм, конечно… Наследие прошлого… Отголосок, так сказать… Ещё раз прошу простить меня. Но все петухи в определённые часы должны поминать Кукуй–реку — свою петушиную родину, если хотят туда когда-нибудь вернуться.

— Ничего, — заговорила наконец с петухом Василиса Гордеевна, — поминай себе, кукарекай на здоровье!

— О, благодарю вас, вы очень добры, я много слышал о вашей беспрецедентной доброте, но тут убедился воочию, так сказать.

Петух только слегка споткнулся, произнося трудное слово, — Ваня даже позавидовал, он бы так ни за что не смог.

— Могу я немного подкрепиться перед дальней дорогой? — спросила вежливая птица, и, получив утвердительный ответ, подцепила когтистой лапой солёный огурец и целиком затолкала его себе в разверстый клюв.

— Так, — сказала Василиса Гордеевна, — хватит зря время проводить. Раз все в сборе — надо отправляться. Только Шишка бы надо малость приодеть — а то он вроде как с психушки сбежавши.

Шишок оглядел себя:

— Не–е, я, как хозяин, в хозяйской любимой одёже, всё при мне — я переодеваться не стану!

Согласился только укоротить штанины и при выходе надеть Ванины больничные ботинки, хоть и выглядел в них клоун клоуном: уж больно они были Шишку велики. А пока сел прилаживать солдатский ремень к балалайке, чтоб носить её за спиной. Василиса Гордеевна же собирала Ване котомку, положила сменку — причём тёплую: — Кто знат, сколь вы проходите, сентябрь ведь на носу. — Тут Ваня вздохнул: опять школа откладывается в долгий ящик… Положила и вязаную чёрную шапку с вышитым листком — память о Святодубе. Ваня сунул в котомку свистульку — мало ли, пригодится.