Похождения Вани Житного, или Волшебный мел
Шрифт:
— А где она? — с замиранием сердца спросил Ваня. Он жадно впитывал Шишковы слова, боясь прервать его, вдруг он опомнится да замолчит…
— А кто ж её знает…
— Не умерла? — с дрожью в голосе спросил Ваня.
— Да не должна. А… погоди, чего это я? Валентина ведь матерью тебе приходится. А я разболтался…
— Ничего не разболтался! — крикнул Ваня. — Должен же я про мамку свою хоть что-то узнать! А то молчи, не спрашивай, не заикайся… А чего она вам сделала?!
Но Шишок насупился, и больше Ваня ни слова из него вытянул» не мог. Двинулись в сторону леса — и вдруг Перкун стал спотыкаться на ровном месте,
— Я, конечно, очень извиняюсь, но солнце закатилось, и я совершенно ничего не вижу… Куриная слепота. Так уж наша порода устроена…
— Тьфу! — сплюнул Шишок. — Совсем забыл, придётся заночевать в деревне.
— Только, чур, не на нашем месте! — сказал Ваня, опасаясь со стороны Шишка какой-нибудь провокации в отношении нынешних хозяев.
— Ладно, — пожал плечами Шишок, — какой разговор.
— И дай слово, что не пойдёшь к ним в избу и не покусаешь там ещё кого-нибудь. Как кошку-то…
— Да больно они мне нужны, связываться.
— Нет, ты слово дай! — не отставал Ваня.
— Да чтоб мне на всю жизнь остаться бездомным, если я в энтот дом полезу!
— Хорошо, куда пойдём-то?
— А в любую избу постучимся — и пустят. Путников — да ещё бы не пустили!
Подошли к крайней от леса избе, тут как раз мужик с двумя ребятёшками дрова колол.
— Эй, товарищ, — подошёл к нему Шишок, — переночевать пустишь?
— Чужих не пускаем, — не отрываясь от работы, ответствовал мужик.
— Каких это чужих, очумел ты, что ли, мы тут до войны жили. Житные мы, слыхал, небось? Нас тут каждая собака знала.
— Нет, не слыхал! — мужик ахнул топором по чурке, она разлетелась на два полешка, одно из которых чуть не угодило Шишку в нос. — Мы тут год только живём, беженцы мы, из Абхазии.
— Беженцы! — засмеялся Шишок. — Какие ещё беженцы! Ты мне глаза-то не замазывай, беженцы! Война уж когда кончилась, беженцы они…
— Ты что, с луны, что ль, свалился, дед?.. Иди давай, не мешай работать, — заругался мужик. — Сказал, не пускаю, значит, не пускаю! Нас кто-нибудь пустил? Из Москвы выперли, в дыре этой только смогли избу купить. И никто вас тут не пустит, лихих людей нынче много развелось. Вон напротив жаба одна живёт, Марковна, повитуха, она разве пустит, а больше никто, — мужик опять взялся за дело, мальчишки поколотые дрова брали в беремя [19] и впробеги [20] уносили во двор.
19
Беремя– охапка, сколько можно обнять руками. [Ред.]
20
Впробег– бегом впритруску, ускоренным шагом. [Ред.]
Двинулись к дому «жабы».
— Какая война-то, хозяин, ты чего мне ничего не говоришь? — дёргал Шишок Ваню за штанину.
— Ну да, в прошлом году конфликт был у Абхазии с Грузией… Дак их мало ли конфликтов… Страна на кусочки развалилась…
Тут они подошли к воротам повитухина дома, разгневанный Шишок шваркнул балалайкой в ворота и закричал:
— Эй, хозяйка, принимай гостей!
— Каки-таки гости? — раздался писклявый голосок, и в окошко высунулась толстая, с глазами навыкате, впрямь похожая на жабу, старуха. Так что у Вани разом возникли подозрения на её счет — а не побывала ли она когда-нибудь жабодлакой… И в таком разе — а ну как и у него со временем выпучатся глаза и раздует его от водянки.
— Гости знатные! — отвечал между тем Шишок, подбоченившись.
— За постой деньги беру, по триста рублей с рыла, — уточнила старуха.
Шишок присвистнул:
— Да ты подкулачница!
— Сам подкулачник! Сейчас таки времена — рыночны отношения… А денег нет — это ваши проблемы!
— Вот те и раз! — воскликнул Шишок и вопросительно поглядел на Ваню. Тот кивнул. — Ладно, — смирился Шишок, — по триста так по триста. Деньги имеются… Пошли, робяты, в хоромы.
Повитуха постель им не постелила, накормить не накормила, отправила спать на сеновал. Но Шишок набился-таки на чай, к чаю принесли пирожки, которые Василиса Гордеевна сунула Ване в котомку.
Вот как пригодились-то, учитывая, что сельпо было уже закрыто.
Перкуна старуха и на порог не пустила, забоялась:
— Ой, ой, ой, страшилище-то! Не пущу и не пущу… Нагадит ещё — у меня в избе-то чисто–о.
Перкун, страшно оскорблённый, ни слова не говоря, развернулся и взлетел на сеновал. Шишок крикнул ему вслед:
— Там пирожки тебе остались, в котомке. А попить мы принесём…
Деньги повитуха запросила вперёд, Ваня сунул ей тыщу, сдачу старуха долгонько искала, а найдя сотенную, никак не выпускала из рук, мялась да вздыхала так, что Шишку пришлось вырвать сторублёвку из цепких повитухиных пальцев. За ужином Шишок попытался разговорить хозяйку:
— Да ты давно ли здесь живёшь, Марковна?
— Недавно, милок, лет восемь всего.
— Тоже беженка?! — остолбенел Шишок.
— Кака тебе беженка, из соседней деревни я, из Буранова.
— Знаю Бураново! — обрадовался Шишок. — Бывал там. Сорок домов деревня, точно помню.
— Как тебе не сорок! Три дома в последнее время стояло. Потом одна моя избушка осталась. Народишка нету, света нету, гамазина нету, какие–никакие сбереженьица были, халупу эту в Теряеве и купила.
— Ничего халупа, хорошая!
— Хаять не буду.
— Бураново не так далёко отсюда, километров двадцать всего, а не слыхала ли ты про Житных, мы тут до войны живали? — с надеждой спрашивал Шишок. — Серафим Петрович да Василиса Гордеевна, а? Трое детушек у них было — в войну сгинули.
Старуха, показалось Ване, вздрогнула, глаза её забегали, руки зашарили по столу, но она резво отнекнулась:
— Не, не, не, и слыхом не слыхала!.. Как говоришь — Житные? Нет, не знаю, никого таких не знаю. И не слыхивала даже.
— Во! — стукнул себя Шишок по лбу. — Вспомнил! Василиса-то Гордеевна — и сама ведь бурановская, Щуклина — девичья фамилия. Неужто не знаешь?
— Нет, не знаю, — пожала повитуха плечами. — Меня в Бураново-то после техникума распределили, после войны уж.
— А–а, тогда понятно! — вздохнул Шишок. — Василиса-то Гордеевна до войны ещё в Теряево перебралась, как за хозяина моего замуж выскочила.
Старуха поднялась и стала подливать в чашки чаю, руки её подрагивали, видать, от старости, глаза плохо видели: перелила она кипяточек через край и одному и другому. Повитуха села и, скроив улыбку, принялась в свою очередь задавать вопросы: