Похвала подлости
Шрифт:
Справедливости ради, следует, по-видимому, указать на то, о чем умолчал Б. Муссолини: в эмблеме фашизма, заимствованной им с герба древнеримского магистрата, наличествовал и был им включен в свою символику топор с остро отточенным лезвием, воткнутый в эту самую ликторскую связку. Как напоминание о том, что фашистское государство имеет право и призвано не только пороть своих граждан (ликторская связка — это пучок ивовых прутьев или, попросту говоря, розог), но и отрубать им разные части тела, например, головы. Головы — предпочтительнее всего,
Первый рейх. «А в Риме тем временем принялись соперничать в изъявлении раболепия консулы, сенаторы, всадники. Чем кто был знатнее, тем больше он лицемерил и подыскивал подобающее выражение лица, чтобы не могло показаться, что он или обрадован кончиною принцепса, или, напротив, опечален началом нового принципата; так они перемешивали слезы и радость, скорбные сетования и лесть» [101, с. 10].
Второй рейх. «Многих тогда арестовывали, как евреев, еще большее количество граждан подверглось обвинению в ереси. Под этим предлогом агенты Александра VI врывались в дома задержанных и забирали все их вещи. Затем с каждым из них начинались переговоры о даровании ему жизни за более или менее крупную сумму денег. «Это все уловки для получения денег», — писал флорентийский посланник Витторио Содерини. Почти то же самое повторял и венецианский посол. Некоторое время спустя, Джустиниан сообщил, что 1-го августа, около времени, когда читается «Ave Maria», умер кардинал монреальский, Джиованни Борджиа, проболевший всего два дня. «Смерть его, хотя он и был племянником понтифика, доставила последнему приятный вечер», — писал Джустиниан. Придя в Ватикан, он не был принят. Папа сослался на свое огорчение по поводу смерти племянника-кардинала. «А сокрушение (курсив — Б. П., Е. П.) выразилось в том, что он подсчитывал тогда деньги умершего (? — Б. П., Е. П.) и прибирал к рукам драгоценности. Действительно, в общем итоге, наличных денег и другого имущества оказалось на сто тысяч дукатов. Открыто говорили, что и племянника спровадили туда же, куда уже отправились все другие, чье имущество не давало папе покоя» [13, с. 346–347]…
— Вождь инков сказал любезно пригласившему его в гости, а затем нелюбезно пленившему его Франсиско Пизарро: «Если вы отпустите меня на свободу, я дам вам столько золота, что им можно будет покрыть весь пол этой комнаты». Комната имела четыре метра в ширину и около шести метров в длину. Испанцы недоверчиво переглянулись. Атагуальпа увеличил ставку. Он встал, вытянул руку и провел на стене черту на девять футов (два и одна треть метра) от пола, как сообщают летописцы. «Вот столько дам», — повторил он. Испанские военачальники чуть не рассмеялись ему в лицо, но Пизарро, достаточно наслышанный о богатствах столицы, подошел к вопросу по-деловому. На указанном Атауальпой месте он провел красную линию, позвал нотариуса и приказал составить юридический акт, оформляющий сделку (курсив — Б. П., Е. П.). В акте было упомянуто, что указанное пространство должно быть заполнено не слитками, а золотыми вещами, что значительно уменьшало фактический объем добычи. Кроме того, Атагуальпа обязался наполнить серебром соседнюю, несколько меньшую комнату. В тот же день он разослал во все концы государства гонцов с приказом доставить в Кахамальку все золото, какое имеется в храмах, дворцах и прочих общественных зданиях.
В Кахамальку начали десятками приходить носильщики с драгоценным грузом на спине.
Проходили недели за неделями, а до красной черты все еще оставалось очень много. Пизарро терял терпение, Беспокоился и Атауальпа, желавший как можно скорее вырваться на свободу.
В Пачакамак Пизарро послал своего брата Эрнандо с отрядом, в Куско — еще три отряда. Инка снабдил их пропусками и через особых посланцев приказал начальникам территорий исполнять все распоряжения чужеземцев.
Дюйм за дюймом поднимался в бывшей спальне инки золотой слой» [16, с. 187–188].
Хотя до красной черты не хватало еще несколько дюймов, Пизарро и его солдаты решили не ждать. По приказу Пизарро, подкрепленному Атагуальпой, из Куско и других больших городов были приглашены ювелиры, чтобы перелить изделия в слитки. Многие вещи были сделаны так художественно, что даже грубые испанские вояки не решились отправить их на слом. Их отделили и решили послать их королю, в счет причитающейся ему пятой доли добычи. Все остальное было отлито в слитки и поделено между участниками.
Общая стоимость золота была определена в 1 326 539 золотых песо.
Франсиско Пизарро получил 57 тысяч песо, трон из литого золота стоимостью в 25 тысяч песо и 3000 марок серебра, Эрнандо Пизарро — 31 тысячу песо и 2300 марок, де Сото — 17 тысяч песо и 725 марок серебра. Солдаты получили в зависимости от ранга и рода оружия, от 8 тысяч до 3 тысяч песо золотом. Отряду Альмагро выдали всего 20 тысяч песо, а колонистам Сан Мигеля, среди которых было немало солдат-инвалидов, потерявших здоровье во время кампании — всего 15 тысяч песо» [16, с. 194].
Все решили, все поделили. Осталось — всего ничего: определиться с тем, что же все-таки делать с вождем инков. Решили: пусть решит суд. И суд решил: казнить, нельзя помиловать. Аминь.
«Сначала Атагуальпа был поражен приговором. Он клялся в своей невиновности, упрекал Пизарро за вероломство, за нарушение данного им слова. Потом пообещал удвоить выкуп, если ему оставят жизнь. Когда он увидел, что ни просьбы, ни обещания не действуют, он смирился и спокойно, со стоическим мужеством пошел к костру. У костра его дожидался падре Вальверде. «Прими христианскую веру, — убеждал его доминиканец — и сожжение будет заменено повешением». Атагуальпа согласился. Принесли купель, совершили обряд крещения, нарекли осужденного Хуаном в честь Иоанна Крестителя, праздник которого справлялся в этот день; предложили брату Хуану сказать свою последнюю волю. Хуан-де-Атагуальпа — таково было теперь его официальное имя — попросил пощадить его детей и сородичей. «А кроме того — добавил этот неисправимый язычник — прошу отвезти мои останки в Куско, в тот храм, где покоятся мои предки».
Брата Хуана (курсив — Б. П., Е. П.) повесили и погребли его труп на кладбище только что воздвигнутой церкви св. Франсиска. Похоронную мессу служил падре Вальверде. На ней присутствовали Пизарро и его главные военачальники, облаченные в глубокий траур (курсив — Б. П., Е. П.).
Через два дня в Кахамальку вернулся Сото. Первый, кого встретил он в лагере, был Пизарро — расстроенный, убитый, с траурной повязкой на шляпе. Грустным голосом, который для всех, не знающих его прозвучал бы очень убедительно, он сообщил Сото печальную новость о решении суда над Атагуальпой и о его казни» [16, с. 198].
Третий рейх. «Роммель (Rommel) Эрвин Иоганн Ойген, полководец, генерал-фельдмаршал (с 22.06.1942 г.). Сын директора гимназии. Участник Первой мировой войны. За боевые отличия на ней был награжден Железным крестом первого и второго классов и орденом «Pour le M'erite».
В феврале 1940 года получил в командование 7-ю танковую дивизию, укомплектованную в основном устаревшими танками. Во время Французской кампании Роммель разбил на Маасе 1-ю бронетанковую и 4-ю пехотную французские дивизии, отбил контрнаступление англичан у Арраса. За кампанию его дивизия потеряла более двух с половиной тысяч человек, но взяла в плен около ста тысяч человек (в том числе 5 адмиралов и 17 генералов), захватила 15 самолетов, 341 артиллерийское орудие, 458 танков и бронемашин.
06.02.1941 г. был назначен командиром Африканского корпуса, направленного на помощь разбитой в Северной Африке итальянской армии. Прибыв на фронт и определив, что английские войска слабы и их позиции неудачны, Роммель, не дожидаясь прибытия второй дивизии, перешел в наступление и в марте разбил 2-ю английскую бронетанковую дивизию, взял Бенгази и блокировал в Тобруке 9-ю австралийскую пехотную дивизию. Среди взятых в плен оказались генерал-лейтенанты Ф. Ним и Р. О'Коннор.
15–17 июня того же года силами своих 15-й танковой и 5-й легкой дивизий нанес поражение пытавшимся атаковать его превосходящим силам англичан.