Поиграй со мной
Шрифт:
Она прижимает ладонь к моему сердцу.
— Мне жаль, что игра прошла не так, как ты хотел.
Я накрываю ее руку своей.
— Все в порядке. Тебе хотя бы было весело смотреть с Олли и Карой?
Она не отвечает, и я знаю, что она не ушла. Я не буду давить на нее.
Через мгновение она спрашивает:
— Картер перевел тебя туда? На вторую линию?
— Да.
Она напрягается.
— Прости.
— Эй. — Взяв ее пальцем за подбородок, я приподнимаю ее лицо. — Это не твоя вина. Именно так он справляется с этим прямо сейчас, но это не навсегда. Не извиняйся
Я вижу, как ее это съедает, это желание возразить мне, сказать, что она виновата не только в этом, но и всех его решениях за эту неделю. Вместо этого она прижимается еще теснее.
Я накручиваю ее волосы на свои пальцы.
— Могу я сказать тебе кое-что хорошее?
Она одаривает меня лучезарной улыбкой.
— Я люблю хорошие новости.
— Мой отец позвонил после игры. Он устроился на работу.
— Гаррет! Это потрясающе!
— Ммм. Но это еще не все. — Я провожу кончиками волос по длине ее носа, наблюдая, как он завивается. — Работа здесь.
— О Боже мой. — Она откидывает одеяло и поднимается на колени, при этом чуть не сбивая меня с ног. — Они переезжают в Ванкувер? Я познакомлюсь с твоими родителями? Твои младшие сестры? Боже мой! Они будут терроризировать тебя в каждый день, и я собираюсь помочь им!
Смеясь, я протягиваю руку и быстро шлепаю ее по заднице.
— Попробуй, и я привяжу тебя к этому столбику кровати.
Она обратно прижимается ко мне, обнимает меня за талию.
— Заметка для себя: помочь сестрам Гаррета терроризировать его. — Ее лицо утыкается мне в грудь, когда я выключаю лампу, вокруг нас опускается темная ночь. — Я так рада за тебя, Гаррет. Здесь будет твоя семья.
Дженни засыпает в моих объятиях, и я знаю, что моя семья уже здесь.
Но это чувство длится недолго, потому что, когда я просыпаюсь, мои руки пугающе пусты.
Еще нет и семи утра, едва наступает рассвет, и без Дженни, прижимающейся к моему телу, мне холодно. Я натягиваю спортивные штаны и футболку, бреду по коридору и резко останавливаюсь, когда нахожу ее сидящей под окном в гостиной, сжимающей Принцессу Жвачку, плечи сотрясаются от ее тихих криков.
Дженни — это многое. Она смелая и громкая, уверенная в себе и свирепая, тихая и мягкая. Она сильная и жизнерадостная, настойчивая. У нее большое, чувствительное сердце, которое чувствует все. Но она не хрупкая. Она борется за все. Она преодолевает себя и выходит с другой стороны, всегда, даже если это требует времени.
Эта ее версия, такая сломленная и потерянная, заставляет каждый дюйм моей души болеть за нее. Я не знаю, как это исправить, и я ненавижу себя за это.
Я подхожу к ней, сажаю к себе на колени, и она прижимается ко мне, дрожа от рыданий.
— Я ненавижу это, — рыдает она мне в грудь. — Я так сильно это ненавижу.
— Я знаю, детка.
— Я скучаю по своему брату. Я скучаю… — ее рот приоткрывается от вздоха, от которого у меня перехватывает дыхание. Она хватается за грудь, как будто эти слова причиняют боль. — Я скучаю по своему папе. Я так сильно скучаю по нему, Гаррет. Все кажется таким тяжелым и мрачным.
— Твой брат и твой папа оба любят тебя, Дженни. Картер всегда будет рядом с тобой. —
— Он так зол на меня. Что, если он никогда меня не простит?
— Эй, посмотри на меня. — Обхватив ее лицо руками, я вытираю слезы, которые продолжают капать. — Он простит нас. Он увидит, как сильно мы любим друг друга, и поймет.
— Что, если этого будет недостаточно? Что, если он будет держаться за это так долго? Что, если я потеряю Оливию? Кару? — Ее голубые глаза мечутся между моими, наполненные агонией. — Что, если я потеряю свою племянницу?
— Этого не случится, Дженни. Я обещаю тебе.
Она качает головой, поднимаясь на ноги.
— Ты… ты не можешь этого обещать. Ты не можешь, Гаррет.
— Я абсолютно могу, — уверенно говорю я ей, следуя за ней. — Я могу, Дженни, потому что Оливия и Кара любят тебя.
Она отворачивается, одна рука у нее на лбу, другая на бедре, и ее розовый кролик падает на мой ковер.
— Они любят меня из-за Картера. Потому что это удобно. Вот кто я такая, Гаррет. Удобная. — Она указывает на дверь. — Четырьмя этажами ниже тебя, насколько удобнее я могла бы устроиться.
Тьма клубится внутри меня.
— Не смей, блять, так говорить. Я люблю тебя такой, какая ты есть, а не из-за твоего брата, и уж точно не потому, что ты живешь четырьмя этажами ниже меня. Ты могла бы устроиться на ту работу в Торонто, и я бы все еще любил тебя, и я продолжал бы любить тебя всю оставшуюся жизнь. Потому что я люблю тебя, Дженни.
— Ты вообще знаешь, кто я? Тебе нравится уверенная в себе я. Язвительные реплики и смелая девушка, которая говорит все, что приходит ей в голову. Но что, если это я? Что, если эта сломанная версия и есть то, что реально?
— Тебе позволено чувствовать, Дженни. Тебе позволено горевать. Тебе позволено быть неуверенной, а не уверенной. Эти вещи не делают тебя сломленной; они делают тебя тобой.
— Никто из вас никогда бы не нашел меня, если бы не Картер.
Мое сердце сжимается от жалости к ней, от того, как она убеждает себя, что теряет не только Картера, что без него ей нечего предложить. То, как такая уверенная в себе женщина, как Дженни, может временами быть настолько неуверенной в том, что она предлагает, выворачивает наизнанку. Я бы хотел, чтобы на пять минут она увидела себя глазами всех остальных, увидела, что даже в самые тяжелые для нее дни ее всегда было достаточно, не только для нас, но и для нее самой.
Дженни всегда была подобна солнцу, восходящему после черной, но беззвездной ночи, проведенной за рулем в одиночестве. Ты немного заблудился, немного сбился с пути, но ты продолжаешь идти, ища этот свет, и когда ты находишь его, он сияет так ярко, что ведет тебя домой. Но когда она перестает сиять, все становится мрачным и серым, унылым, как туманное утро у черта на куличках. Когда она перестает вставать, я не могу найти дорогу домой. Не без нее.
— Ну и что? — Наконец говорю я. — Может быть, мы нашли тебя из-за Картера. Это не значит, что мы остаемся не из-за тебя.