Поиск-84: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Опять начались танцы, после настала очередь новым играм и забавам. И Георгий скакал вместе со всеми, и пел под гитару, и смеялся милым колкостям трех дев, и танцевал с Ниной, и еще многое другое успел наш герой, но при сем тревожное чувство невероятного снедало его душу. Тщился понять он, что же с ним произошло? Пригрезилось или действительно явью были мысли Краснопольского, и случайна ли попытка Гортензии Каллистратовны вытащить заколку из волос приемной дочери? Вспомнилось тут Георгию ужасное слово «психоимпульс», вычитанное в каком-то фантастическом рассказе. Вспомнилось и привело к содроганию. Нет, об этом и думать не хотелось! Другое дело — чтение мыслей. Все-таки привычней. Телепатия, так сказать… Попробовать еще раз? Примериться к кому-нибудь из гостей и попробовать?
И он попробовал.
И он услышал.
«Нет, не даст мне ведьма старая роли. Не даст! — надсадно верещала зайчиком прыгающая Анфиса Николаевна. — Господи, что же делать тогда? Что делать?»
Из глубокого кресла улыбался Георгию Тимофей Тимофеевич, размышляя о тяжелых днях живописногорского театра, «раз уж эта дура решила заигрывать с этим сопляком, и пьесу его поди возьмет. Пьеска-то дрянь, но блат, блат! Куда от него деться?» Под дурой несомненно значилась Гортензия Каллистратовна, когда же Георгий уяснил, кого местный автор аттестовал хлестко «сопляком», то покраснел от незаслуженной обиды и подумал про собрата по перу такое, что и сам невольно испугался — а вдруг как собрат догадается. Но тот продолжал ласково улыбаться. Тогда отвернулся от него Георгий и попал в зону мыслей интеллектуального Капитулова. Попал и ничего не услышал. Напрягся до ряби в глазах, однако напрасно — загадочный Слон молчал на всех диапазонах. Зато рядом фонтанировал герой-любовник, и очередной анекдот пулей влетел в сознание Георгия.
Он вздрогнул и решил больше не подслушивать.
Да и некогда уже было. Пришла пора окончательного застолья. И за праздничным тем столом, за общим весельем и радостью отодвинул от себя Георгий тревожные мысли, обратясь к услугам народной мудрости о несомненном интеллектуальном превосходстве утренних часов над вечерними.
4
Первого января, как и было обещано, состоялся массовый забег семьи Краснопольских — Коростелевых и примкнувшего к ним Шатурова на лыжах. Нина, сразу взяв быстрый темп, ушла далеко вперед, за ней поспешил Глеб Евстигнеевич, у Гортензии же Каллистратовны что-то случилось с креплениями, и Петр вызвался их исправить. Таким образом, Георгий остался один. Шел он не быстро, не медленно, в среднем темпе. Шел он шел, шел он шел, вдыхая прекрасный зимний воздух, но внезапно, подчиняясь ожившему внутреннему голосу, свернул с накатанной лыжни и углубился в лес. Голос манил, звал за собой, Георгий усиленно работал палками, совершенно не думая, куда и зачем идет. Вскоре вышел он на проселочную дорогу и двинулся по ее обочине. А дорога привела в незнакомый поселок. Один дом прошел Георгий, второй, третий, прошел уже почти всю улицу и остановился по требованию внутреннего голоса напротив ничем не примечательного строения. Ничем, кроме латунной таблички на дверях, извещавшей всех и каждого, что живет здесь некто М. Преклонный.
Уже через мгновение наш герой звонил в щербатый дверной звонок.
Внутри раздались шаркающие шаги, что-то загремело, точно упало пустое ведро, и дверь открылась. Маленького роста, с глубоко запавшими глазками и серым пушком вокруг лысины, возник на пороге человек, подслеповато щурясь на Георгия.
— Могу я видеть Преклонного?
— Это я, — последовал ответ.
— Разрешите с вами побеседовать. Я из газеты. Моя фамилия — Шатуров.
— В нашей газете журналиста с такой фамилией нет.
— Я из Энска. Сюда приехал по делу Миртова. Вы, я знаю, о нем писали.
— Проходите, — проскрипел Преклонный и мигнул.
Миновав вслед за хозяином прихожую, Георгий оказался в маленькой комнатенке, единственную мебель которой составляли обеденный стол да стулья, по недоразумению именуемые венскими.
— Садитесь, — указав на один из них, проговорил Преклонный. — Вы разговаривали с Краснопольским.
— Почему вы так решили?
— Он знает мой адрес.
— Да, разговаривал, — Георгий уже ничему не удивлялся.
— Представляю…
— Простите, не понял.
— Представляю, что он про меня рассказал. Только это неправда. Точнее, не вся правда.
— Так расскажите мне всю, — на лице нашего героя возникло живейшее участие.
— И расскажу. Я все время молчал. А сейчас расскажу. Возьму и расскажу, — хозяин уродливой мебели подзадоривал самого себя. — Что мне молчать? Вовсе и не надо мне молчать.
— А вы и не молчите.
— А я и не буду. Ишь, какой хитрый! Он будет говорить, а я буду молчать. А я молчать не буду. Не на того напал. Не на того!
— Так говорите!
— Пенсия у меня теперь есть. Молчать мне незачем. Я все скажу.
— Так говорите!
— А я и говорю. Сейчас все говорят. Сейчас это можно. И зон вне критики нет. Да.
Даже невооруженным глазом было видно, что несмотря на столь решительные заявления, Преклонный отчаянно трусит. Нашему герою стоило больших трудов уговорить его перейти к существу дела. И наконец Преклонный заговорил…
…В сорок девятом году, трудясь на кафедре Краснопольского младшим научным сотрудником, попал он на ученый совет, обсуждавший теорию Миртова. Попал и был глубоко возмущен самой теорией, а пуще тем, что не все сотрудники института дали ей должный отпор. Ректор, например, даже под защиту взял. Мол, теория, конечно, сырая, есть неувязки, но в целом любопытная. А посему следует дать автору время на доработку, благо дорогостоящих экспериментов не требуется.
Вернувшись домой с ученого совета, М. Преклонный долго не мог заснуть. Жена-покойница зазывала его на супружеское ложе, но доблестный защитник чистоты науки не шел, сидя на кухне. Результатом ночного бдения и явилась статья, задуманная, однако, вовсе не статьей, а неким коллективным письмом на имя ректора. По светлой мысли автора, его должны были подписать все ученые мужи института. Однако на утро, пришедшее за бессонной ночью, М. Преклонный заколебался, ибо не мог решить: нести ли свой труд в первую очередь Краснопольскому, ближайшему своему начальнику и человеку в институте сильненькому, или же предварительно заручиться поддержкой и подписями других. Колебания, впрочем, быстро прошли, уступив место субординации. И он понес свое творение Краснопольскому. Тот выслушал объяснения молча, взгляд отворотив, чем привел младшего научного сотрудника в совершеннейшее душевное расстройство, однако из кабинета не выгнал и не накричал. Напротив, тихим голосом сообщил, что подумает, и просил письмо оставить до завтра. Преклонный так и поступил, а часа через три вызван был к декану и в спешном порядке отправлен в Свердловск для выяснения ряда научных вопросов. И лишь вернувшись назад, узнал он, что за время командировки успел стать автором трескучей статьи в областной газете. Не помедлив и часа, кинулся новоиспеченный журналист к Краснопольскому за разъяснением и сатисфакцией. Шеф встретил его приветливо, от разъяснений не уклонился, объяснив, что так будет лучше, что в факте опубликования никакого криминала нет, а есть лишь принципиальная позиция и радение во благо науки. В конце же разговора перешел на темы сугубо личные, хвалил своего подчиненного, прозрачно намекая на разнообразные блага, ждущие оного за ближайшим поворотом творческого пути.
Дальнейшие события разворачивались по известной Георгию схеме. С некоторыми, правда, дополнениями. Не один Миртов ушел из института, вслед за ним покинул кресло в своем кабинете и ректор: пенсия за выслугой лет, пенсия с торжественными проводами, с дарением каслинского литья Ермака Тимофеевича, пенсия с красивой датой на заднике сцены институтского актового зала. И речи были, и всеобщее умиление, и отмечание заслуг, а после рукопожатия и пожелания долгих лет. Но вот что еще свершилось в тот торжественно-меланхолический вечер: сунулся к бывшему ректору и М. Преклонный — за руку чтоб и от всей души. Однако не вышло. Оконфузился. Виновник торжества, руки за спину заложив, глядел мимо и вверх, пока рыцарь и доблестный паладин, бледнея и краснея от озарившей его догадки, пытался договорить заранее выученный экспромт. Не дослушал, повернулся и, размашисто шагая, двинулся прочь! Вот когда окончательно понял Преклонный, какую страшную и лихую шутку сыграл с ним Краснопольский. Понял и уже назавтра поспешил к соавтору — выручай! Однако новый ректор в глаза смотрел холодно, пальцами барабанить изволил и на слабый намек о совместной вине изобразил на лице непонимание и брезгливость. И сник рыцарь. Сник. Ушел подале, забился на кафедру и, смятый всеобщим остракизмом, затих. В последующие годы дослуживал по инерции и вышел на пенсию, покоя не обретя…
Вот и все, что узнал Георгий. Узнал, попрощался с хозяином уродливых стульев и поспешил удалиться. Отойдя от дома М. Преклонного, он остановился и долго дышал, выгоняя из легких гнусный запах помойки.
Тут-то его и окликнули. Навстречу катил Петр, размахивая руками.
— Во даешь! — орал он. — Заблудился? А на фига было с лыжни сходить? Я, как след увидел, сразу догадался и за тобой пошел. Канаем отсюда, жрать же хочется!
Никогда еще даже самые изящные словесные построения не звучали для Георгия столь сладостно. Он помчался к Петру, с силой отталкиваясь палками.