Поиск-87: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Первый палец: он промазал. Второй палец: он залучил крупного тайменя, но его сил не хватает. Третий палец: он ногой нащупал крупный камень, окунулся, взял камень и оглушил рыбу.
Удача — на берег, дрожа, выбрался в обнимку с огромной рыбой-родственником не полуродич, а опять чужой и страшный, особенно в этом ночном мертвом свете незаходящего летнего солнца. Вечная слава воде, хоть она и изначально враждебна земле! Она смыла всю краску, и раскрылась вся его страшная и зловещая сущность. Эта суть нагло сияла в уродливых линиях чужой татуировки.
Он двигался навстречу мне с радостной улыбкой на толстых губах. Я шагнул навстречу. Лживое изумление пронеслось по его крупным чертам.
— Это нечестно! — закричал он. Увесистый каменный топор взлетел в моей руке, и я, теперь уже как бы гремящий в небе Предок, загремел им по покатому черепу лжеца.
Он был жив — дышал. Сначала я хотел принести его в дар Предкам и любимой орде здесь же, не сходя с места. Но — чем дальше от орды, тем слабее дар. Я достал из своего узла сыромятные ремешки и опутал его тело. Потом попытался поднять его, но он очень мясист и тяжел. Я отправился на поиски стланика, нарубил его ножом и приволок к Быстрой. Переплетя гибкие ветки между собой, перевалил на волокушу широкое тело лжечеловека. Он уже начал оживать и подергиваться, из носа полилась кровь.
— Двигайся потише, — сказал я. — А то еще истечешь кровью, и я не довезу тебя до места жертвы, то есть дара.
Потом я сделал себе постромки — хорошие, добрые постромки, впрягся в них и осторожно и медленно потянул тело будущей жертвы. Обреченный глухо бормотал сзади, я обливался потом, я надрывался, а тут еще это бормотание, и гнус лезет в глаза-уши-ноздри, а тут еще это бормотание, стараешься не слушать, а оно само лезет в уши: и ведь мы с тобой столько пережили вместе, и выручали друг друга из опасностей, и я тебя спас от раннего ухода к твоим предкам, и что же это такое, это ведь обман, обман.
— Обмануть оборотня — это не обман! — яростно крикнул я, чтобы заглушить постылое бормотание. И тут же устыдился — опуститься до спора с нечеловеком! Но все равно в середке у меня то ли жгло, то ли еще какая-то была неловкость, неудобство.
И долго я так шел, и долго уставал, волоча за собой проклятое тело чужака.
Молодой Старец появился передо мной неизвестно как и откуда.
— Здорово ты, — сказал я с завистью.
— Скоро тебя тоже посвятят в охотники, и ты будешь бесшумен и быстр, — ответил он и приветствовал: — Как охотилось?
— Спасибо Предкам, — как положено, был мой ответ. Я с восторгом смотрел на него: так незаметно подойти! Напрасно он меня утешает. Даже когда я перейду в разряд охотников, никогда не смогу показать такую сноровку. Он это отлично знает, но все равно сказал мне приятное — трудно, что ли? Да к тому же я — единственное «я» в мире, кроме него.
Как бы все время танцуя, он подошел к волокуше.
— Значит, ты захотел таким образом устранить чужака, — сказал он. — Хорошо придумал. Однако не слишком ли сильно затянуто его тело ремнями? Не заболеет ли он от этого? Не обидятся ли Предки на столь хилую жертву?
— Нет, ничего с ним не сделается. Он очень крепок.
Без слов он тогда сделал себе еще одну упряжь, встал рядом со мной, и мы потащили. Он и с лямками на плечах умудрился шагать легко и свободно, как бы на каждом шагу противопоставляя себя тому неуклюжему живому кулю, который мы волокли. Его длинный в вышину лоб — сух и смугл, его перевитые жилами ноги и руки — неутомимы, и даже ремни не могут глубоко впиться в его широкую поджарую грудь… Пряди волос светло-каменного цвета не может размести сильный приятный ветер, что только сейчас подул и — счастье! — отогнал на время орды летучих кровососов. Зато чаще стали попадаться огромные толпы камней и скал.
— Куда мы идем? — робко спросил я.
— Мы идем к Мамонту. Без него мы ничто.
Его слова удивляют. Его мысли страшат. Как это — мы без него ничто? Мы — это и есть он, вся могучая орда. Ах, я забыл, что ношу на своих плечах это проклятое «я», которое почему-то нельзя сбросить, как вот эту лямку ненавистной волокуши.
— Ты что — устал? — удивился Молодой Старец. — Силы надо иметь, и много. Впереди у нас большая борьба. И пока ты гонялся вместе с этим ублюдком за бедным Предком, я еще успел додуматься вот до чего. Каждое человеческое тело, каждая частичка блистательной орды должна иметь свое «я». Каждый должен носить орду в самом себе. — Он просиял, видимо, как всегда в момент, когда эта мысль навещала его, бодрее налег на постромки и повторил с удовольствием: — Да, каждый должен жить ордой в самом себе. В каждом будет орда мыслей, желаний, действий… Это будет великое будущее, мой безымянный юный друг. Ради него можно пожертвовать и не одним вот таким Мастером.
Лежащий на волокуше застонал и опять забормотал что-то. Донеслись слова: «нечестно…», «вместе боролись…», «ты был спасен Рыбой…» — больше ничего непонятно, дует сильный ветер, слава Предкам, дует шумный, сильный, свежий ветер.
Охотник бодро подмигнул:
— Сокрушается. — Обернувшись, он прокричал со смехом: — Сокрушайся, исходи горькой желчью! Мамонт всегда сильнее Рыбы! И умнее! Мамонт-человек всегда выше нечеловека!
Пытаясь перебить тоскливое сосание в груди, я решил похвастаться.
— А я вот схватил чужака не потому, что нужно рушить старые святые привычки несравненной орды! Ты, то есть твое «я», говорило, что нужно сокрушать старые заветы ради новых. А я решил по-другому.
— Как? — ошарашенно вытаращил светлые глаза Младостарец. — Ты можешь что-то решать?
— Я решил: живой Мастер, уйдя к Рыбам и превратившись снова в Рыбу, сделает нам много вреда, то есть сделает много топоров, скребков, копейных наконечников, тесел, рубил, игл, шилец, зубил…
— Ну и что? — нетерпеливо поморщился охотник.
— А то, что он их уже не сделает! — торжествующе крикнул я. — Некому будет изготовлять орудия!
Охотник пожал плечами, как бы удивляясь недоумию младшего, и мы очень долго волокли наш груз в молчании, только по всему миру разливался ночной свет травяного оттенка да гомон жирующих гусей. Кровавая полоса давно уже подтачивала полгоризонта — это в муках, в родильной святой крови появлялся новый дневной огонь.
Но вот к хрупким птичьим крикам слабо примешался шум, который я не спутаю ни с чем на свете.