Поиски счастья
Шрифт:
Чукчи группами стояли у яранг и тихо переговаривались. Временами они озирались на ярангу Кочака. Они не знали, что шаман выглядывал в щель дверцы, догадываясь об их разговорах.
«Власть моя слабеет, — думал шаман. — Надо сказать Ранаургйну, что духи велели убить таньга».
Ранаургин давно оставил свои притязания по отношению к Энмине, но злоба его не заглохла. Отец внушил ему ненависть к Пеляйме и к русским: разве не таньг Василь много лет назад помешал ему унести Энмину к себе в ярангу? Разве не Василь научил Пеляйме не слушать Кочака?
Ночью Кочак позвал к себе сына. Ранаургин влез в полог.
— Уйдите все! — приказал шаман домашним.
Жена, сын-подросток и взрослая незамужняя дочь выползли прочь.
— Каковы новости? — спросил отец.
— Без новостей я.
Кочак нахмурился. Взял железную круглую коробку с волокнистым табаком.
— Глаза твои, видно, ослабли. Разве ты не видишь, что таньг — помеха в нашей жизни?
Ранаургин молчал. Теперь голова его была занята только торговлей. Таньг ему не мешал, и он не замечал таньга.
— Разве ты не видишь, что по ярангам он ходит, против тебя говорит?
Сын тревожно взглянул на отца.
— Духи недовольны. Они требуют большой жертвы.
— А что принести?
— Скуден ум твой! — Кочак в гневе сморщил лицо, изрезанное глубокими морщинами старости. — Открой свои глаза!
Ранаургин часто замигал. При отце он всегда терялся, забывая, что сам уже взрослый человек, имеющий двух жен. Кочак глубоко затянулся дымом.
— Таньг хочет убить тебя, сын, и забрать твои товары и твоих жен. Так говорят духи.
Ранаургин, коренастый, как и отец, заерзал на шкуре.
— Разве ты забыл, что Пеляйме твой враг? Разве не он отобрал у тебя невесту? Теперь они вместе с таньгом хотят убить тебя.
— Какомэй… — глаза Ранаургина выпучились в испуге.
— Если ты не убьешь таньга, они с Пеляйме убьют тебя. Берегись, сын! Берегись! Да, да. Берегись.
Шаман искусственно возбуждал себя, уже веря в то, что он только что выдумал. Голос его становился все тревожнее, громче, порывистее.
— Что же ты сидишь? Разве сидя убивают?
Он схватил бубен и уже больше не обращал внимания на сына. Тот быстро выскользнул из полога.
— Опять шаманит, — прислушиваясь, сказал Пеляйме Ван-Лукьяну.
Энмина насторожилась. Теперь, когда она почти выздоровела, ее всегда пугали звуки бубна. Ей казалось, что Кочак снова старается причинить ей зло, чтобы она все-таки умерла.
— Я слышал от чукчей, Пеляйме, что шаман очень озлоблен на меня за Энмину. «Берегись его», — сказали мне вчера вечером.
— Это верно. Злой человек он. Ум его склонен на худое.
— Я не боюсь его. Но вы остерегайтесь: мне ведь пора уже оставить вас и двинуться дальше.
Энмина и Пеляйме молчали. Они тоже знали о гневе Кочака. «Конечно, будет лучше, если Ван-Лукьян уйдет». Они опасались за него.
Хоть и восставал иногда Пеляйме против шамана, но все же побаивался его. Хоть и слабый, а все-таки шаман… Лучше уж его не гневить понапрасну.
— Конечно, нам жаль тебя, Ван-Лукьян. Однако, ты лучше иди, — чукча опустил глаза. — В другом стойбище ты сначала иди к шаману. Так лучше. Тогда он не станет сердиться. Чукчи боятся, когда шаман гневен. Голод, смерть, падеж собак — все может призвать он. Все может, однако. Также опять напустить болезнь может.
— Почему ты так говоришь, Пеляйме? — неожиданно вмешалась в разговор Энмина. — Разве Кочак не говорил, что я сгнию и подохну, как собака? А вот Ван-Лукьян сделал меня здоровой.
Муж замолчал. Энмина была права. Но как разобраться во всем этом?
— Однако, чукчи очень боятся, Вап-Лукьян, когда ты говоришь: «Прогоним шамана». Ты не говори так.
У дома зарычала собака. Послышались шаги, и тут же все стихло.
— Чукчи любят тебя, Ван-Лукьян. Также Василь хороший человек был. Однако, шаман не любит.
Иван Лукьянович задумался. Вот, казалось, он на случае с Энминой доказал, что Кочак болтун и обманщик. А чукчи все же боятся шамана… Видно, одним лечением тут ничего не изменишь. Сколько он говорил с ними за эти три недели! А все же они остались почти прежними. Даже Пеляйме, и тот признается: «Нам жаль тебя, но ты лучше иди…» Чувство неудовлетворенности угнетало Кочнева. Он еще не ощутил результатов того, что его трехнедельное пребывание здесь не прошло бесследно, что он посеял в умы людей здоровые семена, заслужил доверие, в какой-то мере подорвал авторитет Кочака. А задерживаться здесь Иван Лукьянович уже не мог: ему предстояло закончить обход побережья и явиться в ревком. Однако в памяти своей он записал несколько имен тех людей, на кого тут можно будет хоть немного опереться.
С рассветом Кочнев собрался в путь.
— Ван-Лукьян, — сказал на прощание Пеляйме, — ты не сердись на нас, Ван-Лукьян! Мы верим тебе, Пусть придет Ленин и сделает хорошую жизнь, Плохо живем мы. Всего боимся. Ты смелый и сильный, ты мой тумга-тум, Ван-Лукьян!
Кочак и Ранаургин не успели привести в исполнение свой замысел.
Через полмесяца Кочнев достиг выселка, где жил старик Вакатхыргин.
Имена Пеляйме, Элетегина и многих других чукчей, упомянутые Иваном Лукьяновичем, несколько смягчили старика, который вначале и разговаривать с ним не хотел. Особенно расположило старого чукчу то, что таньг хоть и не видел, но слышал и хорошо отзывался о Тымкаре.
— Давно не видел. На острове, говоришь? — переспросил старик.
Понравилось Вакатхыргину и то, что таньг отлично знал язык чукчей. Уже одно это внушало к нему симпатию. Притом многое приходилось слышать и раньше о лекаре Ван-Лукьяне.
— Куда направился? — спросил Кочнева старик.
— Дальше не пойду. Весна. Заеду еще на остроз и — назад. Спешу в Славянск.
Иван Лукьянович рассказал Вакатхыргину, что в Славянске теперь совсем другая жизнь, другая, справедливая власть. Вакатхыргин слушал, но отношения своего ко всему этому не высказывал.