Пока не погаснут звезды
Шрифт:
– Пилоты, - негромкий, но сильный голос привлекает мое внимание. Немолодой мужчина стоит в воротах ангара. – Готовность – десять минут.
Он исчезает, и ангар приходит в движение. Я смотрю, как Егор подхватывает с сиденья костюм, приготовленный для него. Его движения четки и уверены, показывая, что процедура облачения привычна. На костюме подчеркнута рельефность тела, но я быстро понимаю, что это для защиты, а не для красоты. Брато натягивает на голову шлем, на котором изображен парящий ястреб, но прежде, чем его лицо скрывает защитная пластина, он подмигивает мне. После возвращается на сиденье аэрокарта, и дверца закрывается, превращая маленькую машину в монолит.
Мне на плечо ложится рука механика. Он утягивает меня подальше, и аэрокарт, пестрый и хищный, словно ястреб, мягко поднимается невысоко над полом ангара. Машины неспешно выплывают за ворота, соблюдая очередность. И мы с механиком и теми, кто был в ангаре, следуем за ним.
– Идем, - моя нянька указывает взглядом в сторону. – Там лучше видно.
Мы обходим ангар, поднимаемся по лестнице на его крышу, и теперь аэродром виден, как на ладони. Я с любопытством рассматриваю трибуны, где сидит публика. Кто-то выкрикивает: «Ястреб!». Я пытаюсь найти взглядом того, кто это крикнул.
– На него многие деньги ставят, - говорит механик, пряча зевок в кулак. – Лихой мальчишка. Рисковый. Такие долго не живут.
– Что? – всё внутри холодеет от слов этого человека.
– Говорю, такие, или берутся за голову, или теряют ее, - отвечает мужчина, имени которого я до сих пор не знаю. – В его будущей службе умение рисковать пригодится, а вот в гонках мог бы быть и осторожней. Прет на рожон, словно смерти не боится. Хотя последнее время поутих. Больше умом берет, чем натиском. Хороший парень. Говорил, что невеста есть. Не знаешь, кто? Скрытный до черта.
– Не знаю, - говорю я, и меня начинает раздирать на части.
Слова механика породили тревогу. Егор уверял, что гонки безопасны. И вдруг «долго не живут». Я, наконец, прозреваю, понимая, что тут не может быть безопасно, иначе бы гонки не были подпольными. Неожиданно вспоминается разговор знакомых, подслушанный случайно, еще на прежнем месте службы отца, когда они обсуждали что-то запрещенное. «Вспыхнул в одно мгновение…».
– Мама, - сдавленно выдохнула я. – Они могут погибнуть?
Я киваю на линию старта, на которую опустились аэрокарты.
– Девочка, ты не знаешь куда попала? – усмехается механик. – Здесь может произойти всё! – Он смотрит на меня, а после качает головой. – Ясно, очередная глупышка, решившая, что здесь весело? Вообще весело, конечно, для зрителей. Они, - мужчина кивает головой, - пришли сюда за зрелищем, и получат его. Если им весело, мы получаем неплохие деньги. Ты ведь тоже хотела зрелищ? Так любуйся, начинается.
Не хочу смотреть. Не хочу, чтобы Егор участвовал. Мне уже достаточно того, что я услышала. Мне страшно и хочется схватить Брато за грудки и трясти его за то, что соврал. Безопасно… Ничего не угрожает… Я сжимаю кулаки и неотрывно слежу за пестрым аэрокартом. Там сейчас сидит мой мужчина, готовый подвергнуть свою жизнь риску на потеху публике. Мне вдруг вспоминается история планеты и гладиаторские бои из глухой древности. Мысль, что меняются времена, но не люди, вызывает невеселую усмешку. Вилы, сети и мечи сменили высокие технологии, но за всем этим стоит всё то же – желание зрелищ. И современные гладиаторы готовы на потеху публике украсить аэродром своей кровью.
– Ты чего трясешься? – удивленно спрашивает механик. – Воображение хорошее? Да не переживай, смертельные случаи редкость. Расслабься, это будет захватывающе.
Он смеется, а мне хочется ударить мужчину. Если бы не он, я бы всё еще пребывала в радостном предвкушении, а теперь стою и думаю, что Егор может уже никогда не выйти из своей машины. Я продолжаю думать об этом, когда перед аэрокартами вспыхивает голограмма девицы с аппетитными формами. Следом загорается табло и начинается отсчет. С каждой новой цифрой девица снимает одну из своих вещей. И когда на табло появляется один – иллюзия девушки остается голой. Она призывно манит пилотов пальчиком, разворачивается и взмывает в небо одновременно с последней цифрой – ноль. И аэрокарты, словно свора гончих, срываются с места, устремляясь вслед за фальшивой женской фигурой.
Она растворяется в воздухе, и теперь все взгляды устремлены на машины, идущие вровень.
– Сейчас перестроятся, - говорит механик.
И действительно аэрокарты разделяются, через одного поднимаясь выше. Теперь они летят в шахматном порядке, освобождая место для маневров. Зрелище до того, красиво, что я постепенно забываю страх, всё больше отдаваясь вернувшемуся предвкушению. Волнение и азарт так плотно переплетаются во мне, что это становится горючей смесью. Я кусаю губы, и мое сердце бьется с каждым мгновение быстрей, ускоряясь вместе с машинами, летящими пока еще в прежнем шахматном порядке.
Пестрый аэрокарт мчит во втором ярусе, и я дергаю механика за рукав:
– То, что выше – это же хорошо?
– Маневрировать удобней, а когда на финише снижаться начнет, нижние мешать будут, - отвечает мой нянь. – Да это всё временно. Скоро перемешаются.
Над аэродромом взлетает сноп ярких искр, усиливая ощущение чего-то праздничного. Настраивают на зрелище, а бестелесный голос выкрикивает номера аэрокартов, имена и прозвища пилотов. Зрители ревут, отзываясь на голос. И когда я слышу:
– Десятый! Ястреб!
Я вижу, как на табло появляется птица. Это ястреб. Он мчит по небу, а потом камнем падает вниз, хватая добычу. Красиво и жутко до одури. Но главное, это же о моем Егоре! Те, кто ставил на него, взрываются криками, вскакивая с мест. Мне тоже хочется заорать, но Брато велел не привлекать к себе внимание, и я молчу. Хотя вряд ли бы кто-то услышал мой крик. Разве что те, кто стоит на крыше и наблюдает отсюда за гонкой. И все-таки я поклялась, потому просто нервно покусываю кончик ногтя на большом пальце.
Карты разогнались так, что теперь слились в разноцветные росчерки, я едва улавливаю, кто есть кто. Но дальше начинается и вовсе что-то нереальное. Строй сломан, начинаются маневры. Это похоже на метание огней. Их бросает из стороны в сторону, вверх и вниз. Светящиеся линии переплетаются, ломаются, рвутся. Трибуны ревут, мужской голос надрывается, комментируя. Игра огней над аэродромом и внутри доводит до неистовства. Схема расположения машин видна на табло, механик Егора смотрит именно туда. Его не интересует зрелищность. Я тоже некоторое время слежу за перемещениями десятки, но вскоре снова гляжу на несущиеся «кометы», чьи хвосты продолжают создавать причудливые плетения в черноте позднего вечера. И я понимаю, почему гонки проводят, когда стемнеет. При свете дня исчезнет сказочное очарование, которое доводит до восторженного исступления.