Пока ночь
Шрифт:
– Мясо.
– Что?
– Мясо.
– Ты о чем говоришь?
Теперь уже разозлился Гречный.
– Мясо он видел, - рявкнул прямо в лицо Яну Герману.
Трудны вытаращил глаза.
– И что же, мать его, это должно значить??
– Говорю то, что и мне сказали. Мясо.
– Что, такой голодный ходил, что по ночам ему стала вырезка казаться? Так и то, зачем же сразу стрелять! Мясо, ты скажи... Кабан на него из стены выскочил, или как? Слушай, по-моему он уже не совсем нормальный.
– А кто нормальный?
– меланхолично заметил Гречный.
Трудны вздохнул, отвел со лба темные волосы.
– В такой случае, пускай Майор запомнит: лично я никого к себе под крышу уже никогда не пущу. И дело даже не в том, что мне не хочется. Просто-напросто, семья второй раз уже такого не выдержит. Он и представить не может, что мне было дома из за вашего Седого. Это еще чудо, что вокруг лишь пустые дома стоят, ведь если бы кто еще на той улице проживал, то уже через часок в хате толклись бы фрицы, а Седому сегодня уже бы яйца поджаривали на вертеле.
– Ладно, ладно, передам. Кстати, для пана сообщение. Имеется согласие на цену. Завтра утром заберу эти ваши пустенькие. Или послезавтра, все зависит от того, как будет с бабками.
– По вопросу Конрада, надеюсь, тоже имеется согласие?
– А как же.
– Тогда я рад. До завтра. И передай своему ангелочку, чтобы поменьше конфет грыз. Иисусе Христе, мясо...
?????
Он вернулся в контору. Там Трудного уже ожидали два посредника по контрабанде товара в гетто и назад. Звались они Тюряга и Будка, и были бандитами с деда-прадеда. Здоровые мужики, мускулистые, с заросшими харями, глаза все время полуприкрыты, и в тех глазах вечное презрение ко всему миру. С ними Трудны все устроил быстро; все эти делишки с евреями сам он считал недолгими, поэтому слишком в них не лез. Связь он держал только с Тюрягой и Будкой, но эти были у него на крючке, поэтому чувствовал себя в безопасности. Трудны не афишировал своего участия в этих делах; деньги безымянны, хозяина не знают. Забава была рискованная, хотя и страшно выгодная - обитатели гетто попрятали настоящие сокровища; за пару десятков кило муки можно было получить бриллианты.
Когда Трудны отправил эту парочку, ему стало чуточку полегче; мастерскую они покинули через задний ход.
Пани Магда сообщила, что звонил Янош, но Трудный новость проигнорировал. Вместо этого занялся подготовкой документов для крупной партии смазочных материалов, которую собирался отправить сразу же после праздников.
Через четверть часа пани Магда позвонила еще раз.
– Жена, пан Янек.
– Переключи.
Та переключила.
– Трудны.
– Немедленно приезжай, - Виолетта буквально выдохнула эти слова в трубку.
– Что-то случилось?
– Увидишь.
– Жена явно была выбита из равновесия; такими короткими предложениями говорила лишь для того, чтобы еще сильнее не выявить собственного волнения.
– Поспеши.
Вдруг Трудному сделалось страшно.
– Дети...?
– Нет. То есть, Конрад... Нет, с ними ничего не случилось. Господи, Янек, приезжай. Я не знаю, что и делать.
Трудны повесил трубку, в голове была настоящая каша. Что там произошло? Чего перепугалась Виола? Что с Конрадом?
Но он прекрасно знал врожденную склонность Виолетты к случающемуся время от времени преувеличению чувств и уже через минуту успокоился настолько, чтобы надеть пальто, сообщить пани Магде, что его не будет часок-другой, а если задержится дольше, то позвонит - и спуститься в мастерскую, где взял на время черный мерседес одного офицера, пользовавшегося за несколько мелких, хотя и существенных услуг мастерской Трудного по самым низким ценам.
Мерседес летел как сатана и, несмотря на метель, к этому времени завьюжившей весь город, Трудны добрался на Пенкную за неполных двадцать минут.
Ему открыл Конрад.
– Я его только лишь обнаружил, - сообщил он уже на пороге.
Облегчение по причине того, что увидал сына целым и здоровым было слишком сильным, чтобы Трудны сразу же мог подробно начать выпытывать, кого же конкретно сын обнаружил.
Он сбросил припорошенное снегом пальто и спросил:
– Где мать?
– На чердаке.
Это уже было кое-что. До сих пор Виолетта на чердак даже и не заглядывала, да и теперь поднялась туда не из чистого любопытства.
Не успели они с сыном подняться на второй этаж, как Ян Герман отметил две вещи. Первая касалась царящей в доме тишины и бросавшегося в глаза отсутствия работников. Вторая основывалась на коротком сопоставлении: Виола - чердак - Конрад.
– Ты обнаружил там нечто такое, что мать освободила от работы всех людей и зазвала меня домой как на пожар, - сказал он утвердительно.
– Угу, - подтвердил Конрад.
Трудны задержался перед лестницей, ведущей на чердак; из открытого в потолке лаза падал анемичный свет электрической лампочки.
Тишина царила и здесь.
– Где дедушка с бабушкой?
– У Старовейских.
Трудны внимательно поглядел на сына.
– И что же это?
– тихо спросил он.
Конрад только усмехнулся, как бы извиняясь.
– Труп.
– Труп?
– Труп. Останки.
Какое-то время они помолчали.
– Чьи?
Левой рукой Конрад выполнил какой-то неопределенный жест.
– Не знаю. Старые уже. По-моему, детские.
– Детские?
– Угу. Девочка. На ней... вроде бы как клочки юбки.
Трудны глянул на часы, тут же забыл, какой там был час, посмотрел в светлый квадрат лаза над собой, похлопал по карманам пиджака в поисках сигарет, наконец вернулся взглядом к Конраду.
– Она там?
– шепотом спросил он.
– Я ничего не слышу.
– Сидит и курит, - точно так же, шепотом, ответил сын.
Виолетта курила крайне редко. Собственно говоря, случалось это только лишь в исключительных ситуациях.
– Возле этого тела?
– Ага.
Движением головы Трудны приказал Конраду оставаться на месте, после чего полез наверх.