Пока живешь, душа, - люби!..
Шрифт:
лет. Пришлось набираться литературного опыта, а главное, занять позицию.
Эта позиция в свернутом виде определилась уже в лагерный период: «Я люблю Рос-
сию, но я с ней и спорю». Однако в целом протестность в творчестве для этого периода не
характерна. «Лагерные тетради» по духу и по стилю более всего близки к раннему Блоку: 47
поэт вслушивается в тревожную музыку бытия, не конкретизируя. Рассуждать детально
он тогда был не готов и не хотел. Вспомним: ведь Сопин был
тье, и нельзя сказать, чтобы совсем уж невинно. Мы не раз говорили на эту тему, Михаил
честно рассуждал:
– Нас нужно было призывать к порядку - натренированное на бойне поколение ого-
льцов самого удалого возраста, которым ничего не страшно. Те, кто старше - шли в бой
под присягой. Маленьким еще предстояло войти в жизнь под контролем взрослых. А у нас
за спиной - ничего, кроме собственных понятий о чести и морали. С нами что-то надо бы-
ло делать, и власть пошла по наипростейшему пути: придавить, выловить, уничтожить,
приковать к лесоповалу...
«Акценты смещались: вражеской становилась многомиллионная армия агонизирую-
щей безотцовщины. Скоро ей нашли «достойное» применение. Вся оккупированная тер-
ритория была разрушена. Ее надо восстанавливать любой ценой, откуда-то взять армию
новых строителей, которые бы валили лес, долбили руду, клали кирпичи...
Ужас и простота этого обстоятельства привели к людоедской политике. Бросили
клич - выжигать каленым железом, хватать за бродяжничество, незаконное ношение ору-
жия (валявшегося грудами везде), за воровство. Кого? Были орды бездомной шантрапы, брошенной на произвол судьбы, вынужденной себя кормить, греть, защищать. Выжившие
в голоде и бомбежке, выплюнутые войной и расшвырянные по белому свету, они же ока-
зались обречены на жерло лагерей».
(«Речь о реке»)
На 15 лет Михаил «загремел» в 1955 году, по поводу до глупости незначительному.
Как-то шли большой компанией из кино, растянувшись на квартал - в очередной раз смо-
трели «Бродягу». Впереди идущие пристали к парню и девушке (отнять велосипед), пока-
зали нож. Те закричали, подоспела милиция: банда! Большинство взяли сразу, но «хвост»
(в том числе Михаил) разбежался. Правоохранительные органы без труда установили име-
на всех.
Судили за разбой по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4.06.47 г. «Об
уголовной ответственности за хищение государственного и общественного (личного)
имущества». Согласно ему, все виды такой провинности, вплоть до хищений самых мел-
ких, наказывались лишением свободы на сроки до 25 лет. За то, что раньше давали два
месяца, могли присудить двадцать лет. Например,
вычитал, как за семь килограммов украденной на производстве муки мужику дали семь
лет лишения свободы. Пересмотру эта судимость не подлежала.
Вот что пишет по этому поводу в статье «Уголовное право как феномен культуры»
(«Известия высших учебных заведений», 02.03.1992) М.С. Гринберг:
«Важным элементом обеспечения экономических интересов тоталитарной системы
был принудительный бесплатный или малообеспеченный труд. Он обеспечивался отчасти
трудом заключенных, а массовые репрессии служили источником пополнения».
В 1962 году вышел новый Уголовный Кодекс, в связи с чем Указ потерял силу, а Ми-
хаил продолжал отбывать срок до 1970 года. «От звоночка до звоночка…» – горько по-
вторял он, шагая по комнате, незадолго до смерти.
Сколько их было, таких осужденных, - сотни тысяч? Миллионы? Считал ли кто-ни-
будь?
После смерти Миши я сделала попытку отыскать его уголовное дело в архиве МВД
Пермской области. При содействии Вологодской писательской организации был сделан
запрос. Имя такое нашли, а дело – нет: «Не сохранилось». Нет документа – нет проблем. И
понять, за что кого судили, уже невозможно. Виновны навечно…
48
Мы с Михаилом не раз рассуждали: его биография настолько уязвима, что ее можно
подавать с самых разных позиций, и все будет правда. Захочешь осудить - уголовник, ал-
коголик, шизофреник, трудовая книжка раздута от бесчисленных перемен мест работы. И
в то же время - поэт, философ, интереснейший собеседник, политпротестант, все дети от
общения с ним в восторге.
Вникать в психологию заключенных мне приходилось в силу обстоятельств. Я неод-
нократно ездила на поселение, дружба с бывшими арестантами продолжалась в Перми и
Вологде. Горько констатировать: ни у одного из них не сложилась счастливо судьба на во-
ле, хотя нарушений закона они больше не допускали. В самом Михаиле достаточно долго
оставались неизжитыми черты, скажем так, не наилучшие для семейного быта (это прояв-
лялось только в нетрезвом виде). Многолетнее обесчеловечивание накладывало отпеча-
ток. Миша мне говорил:
– Никому не посоветую выходить замуж за наших. Среди них нет того, кто способен
составить семейное счастье.
Вот такая жесткая оценка.
(Моя пермская подруга была замужем за Мишиным другом по имени Леха-Алексей.
Когда-то он был осужден за воровство. Зарок проститься с пороком дал себе еще в лагере