Пока живешь, душа, - люби!..
Шрифт:
Что бьется под дугой,
Мы свыклись с тем,
Что царь
Убил
Поэта...
Мы в шорах,
Братья,
Милые, мы в шорах:
От кривды,
Не от правды мы седы,
Что бойню порождает лютый ворог,
А грешных судят
Правые суды.
Из века в век кочующая мразь
Бьет чистоту,
Уничтожая нравы.
Девиз дельцов:
Дыши - как в дождик травы.
Иначе - пуля.
Выше не вылазь.
И вот уж мне определяют место:
«Романтизируй.
Нам о тебе
До донца все известно.
Мы над тобой цари,
Твой суд и крест».
...Забыв одно,
Что в самый трудный час,
Припав к погостам тайным,
К обелискам,
Гулаговцы,
60
Солдаты,
Лишь на вас
Равняю путь
Далекий свой и близкий.
Корабль моей судьбы
Через ненастья
Идет еще.
И, дерзостью дыша,
Я понял:
Где идея выше власти -
Пригвождена
К распятию
Душа.
Вот почему
В года большой неволи
Хрипящее ронял:
«Ку-ка-ре-ку!
Реку
Грядущую
Свободу-долю!
Ко-пе-еч-ку
По-дай-те
Ду-ра-ку...»
Хрипел -
В карьерный известняк,
Сдыхал,
Со всей страною
Надрываясь вместе.
Но зов мой
На-гора не долетал
Сквозь горизонт
Рудничного созвездья.
Шаг третий
Мне всегда нравились стихи Варлама Шаламова – даже больше, чем рассказы. По-
добно прозревающему слепому, он открывает для себя в стихах мир. Сначала наощупь…
Потом вдруг видит на оттаявшей скале цветок, учится распознавать запахи, краски. И вот
уже для нас с такой же силой звучит симфония жизни. В стихах Шаламов именно поэт. А
в рассказах - аналитик.
Михаил Сопин прозы вообще не писал, поэт и аналитик в нем сливаются, а с годами
аналитик стал преобладать.
Есть еще один очень важный момент: Сопин пишет на несколько десятилетий позже.
Колымский страдалец исторически не мог видеть того, что открылось последующему по-
колению. С тех пор общественное сознание ушло далеко вперед. Уже издан «Архипелаг
Гулаг» А. Солженицына, раскрыты архивы НКВД…
61
В конце восьмидесятых двадцатого века в полный голос о лагерях еще не говорили и
Московское издательство стихи Сопина на эту тему отмело. А он входит в нее все глубже.
Поначалу это еще не раскрытие темы - скорее, ее предчувствие в знакомом песенно-
образном строе:
«На холме три тополя, три ракиты...»
«Без весла, без шеста я плыву на плоту...»
Но
Стихи теряют прозрачность, становятся громоздкими, тяжеловесными, перегружены «не-
поэтичными» подробностями.
Я уже отмечала удивительную способность Михаила вживаться в прошлое. По на-
меку он способен вновь увидеть пережитое, как на фотографии. Однажды по запаху огу-
речной травы в нашем огороде восстановил полностью картину детства, описал, где эта
трава росла, как ее готовили для еды...
Вот он берет старое, бросовое, казалось бы, стихотворение, находит удачную строку
– по ней, как по проводнику, возвращается в полузабытое состояние... Но тогда еще не
было мастерства. А теперь - надо же!
– получается свежо и интересно.
Первые годы после освобождения - психологическое, даже физиологическое непри-
ятие прикосновения к лагерной теме. Чтобы описать правдиво состояние заключенного,
надо было снова влезать в его шкуру. А организм отторгал: невозможно жить и дышать
так, как «это было там». Но незримое присутствие этой «шкуры» все равно постоянно
ощущалось:
И боль моя становится не болью,
А частью жизни, сросшейся со мной.
В то же время возвращение к тому состоянию сулило возможность освободиться,
скинуть с себя эту шкуру. Но она не сползала, приходилось сдирать вместе с кожей:
А на темном стекле
Обнаженно,
До резкого света:
Ирреальная явь,
Темно-красные слезы мои.
Подстегивало осознание, что он все же должен сказать за тех, кто «не дополз, упал,
не додышал»: «Кто не жрал наркомовского хлеба, не сможет передать его вкус и запах.
Говорить надо сейчас. Можно и потом, но потом будет другое».
... Каждый вечер Миша приносит мне новые пачки стихов. Я сначала прочитываю
добросовестно, но в какой-то момент останавливаюсь и дальше не хочу. Возникает пот-
ребность поберечь себя и читателя. Предлагаю сокращения, указываю на непонятность
для аудитории некоторых строф:
– За разъяснениями надо лазить в специальные справочники!
Миша молча сгребает листы:
– Дети разберутся!
Я понимаю, что сейчас должна проявить внимание и терпение, но… иду на кухню и
принимаюсь за приготовление ужина.
Спорим из-за уголовного жаргона, который я требую убрать - либо, в крайнем слу-
чае, делать сноски. Сходимся на компромиссах. Теме еще нужно вылежаться, отстояться,