Пока живешь, душа, - люби!..

Сопин Михаил

тался бы, к примеру, в журнале «Новый мир»! Какой «бомбой» мог бы оказаться, опубли-

кованный вовремя! Увы, не случилось... Алексей Коротюков напишет свое последнее пи-

сьмо к нам, так и не узнанный в России, в убогой Монтерейской хибаре, где за стенкой

будет плакать соседский ребенок, а во дворе хлопать на ветру чужое мокрое белье.

…А тогда завязалась теплая переписка; к ней подключились и я, и Алешина жена.

Они присылали нам фотографии

с видами на океан, мы удивлялись качеству этой люби-

тельской цветной фотосъемки. («Кодак» в России был еще не известен).

Алексей рассказывал, что жизнь в Америке не такая уж простая. Русские эмигранты

трех волн держатся друг от друга особняком; у семьи Коротюковых больше друзей среди

американцев, чем среди русских. Ощущение ненужности, одиночества. Писатели не коти-

руются - американцам достаточно Солженицына.

Разговор переключался на детей. Мы рассказали о гибели Глеба. У Алексея и его же-

ны Ирины - своя боль, сын Тимоша. Рядом - Голливуд, зараза наркомании…

Мы поделились печалью - невозможно издать книгу Глеба. И тут Алексей сделал

нам роскошный подарок: прислал заверенные по международным стандартам права на из-

дание своего романа «Нелегко быть русским шпионом» сроком на три года (по замыслу,

гонорар от публикации должен был получить Михаил и на него издать Глеба). Думается, у

Алеши была тайная мысль: он хотел видеть опубликованным свой труд на родине.

Мы приложили титанические усилия - не ради гонорара, ради Алеши. Я перепеча-

тала роман на машинке, чтобы можно было давать на прочтение без риска утерять един-

ственный оригинал. По рекомендации ездила с рукописью в Самару. Потом появилась

77

возможность делать ксерокопии, мы рассылали их по журналам. Но журналы закрыва-

лись, отовсюду - отказ.

Алексей обещал рекомендовать стихи Миши в «Континент» и еще куда-то... Возмо-

жно, действительно что-то было напечатано. Однажды Мише в письме из Киева прислали

десять долларов. За что, мы так и не узнали, но купюру долго хранили «на счастье». Пи-

сьмо прислала знакомая нашего американского друга, которая была в Монтерее, встреча-

лась с Алексеем, он дал ей наш адрес.

Переписка с семьей Коротюковых прекратилась так же неожиданно, как и началась.

Это были самые тяжелые годы развала бывшей страны. Мы разыскивали Алешу, как мо-

гли, еще несколько лет. Полагая, что почта не ходит через океан, просили бросить письмо

в почтовый ящик США людей, которые уезжали туда. Но он больше не отозвался. Не по-

могли и друзья из Интернета…

Не мог он исчезнуть вот так, внезапно. Нет, наверное, в живых нашего Алеши... А

книга

стоит на книжной полке, на титульном листе надпись:

«Михаилу Николаевичу Сопину, чья боль - моя боль. Алексей Коротюков.»

* * *

Престижные квартиры, развалюхи,

Невольные и вольные рабы,

Апостолы, герои, воры, шлюхи,

Все из нее – из классовой борьбы.

Я понял: эта страшная борьба

Плодит в душе чуму, разбой, усталость.

Взглянул в себя – там больше нет раба,

Но человека тоже не осталось...

* * *

Не знал я одежды

Достойнее лагерной робы,

И света не ведал

Светлей, чем в барачной клети.

У гроба, Россия,

Дай снять арестантскую робу.

Дай в саване вольным

Во имя твое отойти.

* * *

Много сказано – прошлого ради.

Я уверен: ему же вослед

Мы расскажем о нынешней правде,

Может быть, через семьдесят лет.

Годы бедствий уйдут вместе с нами

В край распятой любви матерей.

Наши вопли останутся снами

Ледовитых бездонных морей.

Не слыхать автоматного воя.

А в небесной осенней дали

В первый раз, погляди, без конвоя

Над отчизной летят журавли...

78

ГРЯДУЩЕЕ - КЛИНОМ

Еще в Перми Миша написал стихотворение, которое было прочитано моей подругой:

И путь мой не длинный.

И плоть моя - глина.

И слезы - озера.

Грядущее - клином.

Прошедшее - ливни

По пеплу разора...

Подруга сказала:

– Этот тот случай, когда мастерство играет против автора, потому что он пишет не от

жизни. Вот если бы это сочинил какой-нибудь автор из Латинской Америки, можно было

бы признать гениальным.

Подруга жила лакированной обложкой советского образца и не думала о том, что мы

как раз и есть Латинская Америка, только... хуже. Через несколько лет она положит парт-

билет на стол со словами:

– Никакой вины за то, что творилось в стране, у меня быть не может. Я этого не зна-

ла.

Михаил видит гораздо больше, потому что смотрит снизу вверх, а вся нелепая обще-

ственная громада на него давит. Он уже давно убеждает меня, что из тюрьмы вообще вид-

но лучше. Именно поэтому считает, что пребывание в тюрьме для осознания обществен-

ных истин для него было необходимо: «Там сгусток общественного неблагополучия. Сле-

пок нелепостей». Только вот... многовато - пятнадцать лет.