Пока живешь, душа, - люби!..
Шрифт:
рождения непременно приведет их обратно.
В мире, строящемся по подобию ласточкиного гнезда, не бывает такого, чтобы то,
что один созидал годами, другой получал за минуту без всякого труда. Если твои действия
вызывают у окружающих улыбку хотя бы малого удовлетворения, уход с мировой сцены
воспринимается как полная исчерпанность в деле, которое было для тебя музыкой. И
тогда уход не так страшен. Просто: «Прощайте, ухожу...»
СМЕЩЕНИЕ
Как
Смещают свет и тьму ума
В бетонной центрифуге века:
Страна - казарма, храм - тюрьма.
Народный голос - рев амбиций.
И друг вчерашний - враг уже.
И выполняют план убийцы
Под лязг затворов и ножей.
И удобряют ниву прахом.
И нет претензий. А к кому?..
И торжествует Молох Страха,
В мешке ведущий
Свет во Тьму.
* * *
Обиды нет
На ревизоров высших.
Их дело – план,
Колонки цифр и строф:
87
Сочтут рекорды,
Нас бесстрастно спишут
В счет великозапойных катастроф.
Судимым, битым,
Недочеловекам
Нам даже мертвым искажают счет.
Я не пропал. Пришел к исходу века.
Бежит река судьбы моей. Течет.
А где-то над болотами, лесами
Кочуют стаи душ!
Метель, дыми,
Сокрой их, нелюдей,
Кого списали...
Те, кто всегда зовут себя людьми.
* * *
Свечи. Свечи. Свечи в ряд.
В память обреченным
Души-свечечки горят
В сверхдержавье черном...
БРАТЬЯМ МЕНЬШИМ
Прирученные братики-звери,
Все пронзительней
Душ наших связь:
Я в загонное счастье не верю,
А иного не будет для вас.
Но нельзя.
Не спастись нам иначе.
Легче тем, кто рожден взаперти.
Только я по ночам
Еще плачу,
Что-то помню о прошлом пути...
То ль леса,
То ли вольное поле,
Где не раз я бежал наугад,
С сердцем,
Рвущемся радостной болью,
Сквозь февральские
Настежь снега.
А теперь от лесов обнищанья
Веет долгая в душу тоска.
Как и вы –
Я себя ощущаю
В индустрийных железных тисках.
Иногда вдруг заслышу – завыли!
И зайдусь, задыхаясь в ночи.
Сам из тех,
Что в отстрел не добили,
А теперь вот
Должны приручить.
88
* * *
Иллюзий нет.
Мой путь почти что пройден.
Каков итог? Осмыслим рубежи.
Впитал, вдышал я
Ужас
Чтоб навсегда
Одной, большой,
Страдая, жить.
Жестокий век,
Жестокий личный опыт.
В нем ослепленье и прозренье в нем.
И что пришлось, отхлопав, перетопать,
Уж никаким не истребить огнем.
И в отдаленных тех краях недаром
Жевал свой хлеб,
Как жестяной осот.
Оттуда «десять сталинских ударов»,
Из далей тех осмыслил и высот.
Сбрось массовый психоз, народ, не рань
Себя лесами идолов в металле!
Оплачь калек войны, уродцев, рвань,
Их по твоим же просьбам заметали.
Иллюзий нет, душа.
Помыслим, стой.
Вглядись в фанерки звезд, в погосты-чащи.
Легко произнося: «Тридцать шестой...»,
Мы восхваляем мрак кровоточащий,
Тот, ножевой, жеребый злобой взмах,
С которого начнутся все расчеты:
Смешав идею Господа и Черта,
Чума свила гнездилища в умах...
Пока буржуев превращали в нищих
И тайная плелась интриг игра,
По приграничным росам
Танков днища
Ползли к воротам нашего двора.
Уже повержен Краков. Пал Париж.
О чем молчишь ты,
Каторжный дружище?
О чем с самим собою говоришь?
По проволоке ржавой
Одиноко
Скользит луна.
Свет камерный в окне.
О ней молчишь,
Теперь уж недалекой,
В Прибужье сталью дышащей войне.
Тревожно так.
Тревожно мне. Тревожно.
Вдруг резко обернусь -
Глаза в глаза!
–
89
Все та же всеготовность.
Вновь возможно,
Команду дав: «Вперед!» -
Идти назад.
Когда энтузиазм бурлит, нет места
Для личного. Все объединены:
Клеймя «врагов народа», как известно,
Мы глушим мерзость
Собственной вины.
Да, да, да, да,
У нас все это просто.
Достаточно сказать:
«Тьма - свет. Свет - тьма»,
И светоч коллективного ума
Не отличишь от стадного уродства.
Вот только так,
Услужливо, уроды,
Вошли мы в тупиковый гололед.
Лишь только так -
От имени народа
Народ себя
На плаху и ведет.
Прикажут - бьем.
Заставят - возгордимся.
Притопнут - судим.
Совесть не в цене!
И вот идут уж по карагандинской,
По вечной по колымской целине.
Им несть числа. Шагают легионы...
А рядом - автоматы на ремне.
По всей - по всей земле приговоренной,
По той дальнесибирской стороне.