Покаяние пророков

Алексеев Сергей Трофимович

Сам все время учил, что настоящие сигары в затяг не курят.

— Когда ты сюда перебрался… месяца через два… Ко мне человек пришел. Сам понимаешь, откуда… Сначала поинтересовался твоей персоной, как да что, а потом предложил присматривать за тобой. Войти в доверие, отслеживать, кто приходит, что приносит или уносит. Построить отношения таким образом, чтоб ты мне ключ оставлял, когда уезжаешь куда. Печь протопить, коня обрядить… Ну и досмотр сделать в избе. Человека этого интересовал антиквариат. Золото, серебро, камни драгоценные, старинные книги и документы. Если что найду, должен был сразу же сообщить. Телефон-то мне поставили будто бы как ветерану,

а на самом деле для оперативных целей.

— Ну и ты, естественно, отказался?

— Я бы мог отказаться, безусловно. Да они бы в покое меня не оставили. Не мне, так детям навредят. Подбросят какую-нибудь дезинформацию властям, мол, связаны с российской разведкой, испортят и карьеру, и жизнь… Я же для них — свой, а со своими они жестко обходятся. На пенсии ты, нет — значения не имеет. Вот в нашей деревне все бывшие, и секретари райкомов, и прокуроры. Даже ты вот историк бывший, верно? А я нет, потому что в нашей службе всегда ты настоящий.

— То есть и сейчас на службе?

— Да это сложный вопрос. Ведь каждый человек хозяин своей судьбы. Так ведь нас учили? Я вот захотел уйти, а другие не хотят, кое-какие денежки получают. Старикам все помощь. Мне надоело, знаешь, так засвербило… Буду сам собой.

— Что же ты согласился?

— Знаешь, подумал, меня не завербуют — другого найдут, из дачников, например, дилетанта какого-нибудь. Они дураки и от этого борзые…

Космач пожал плечами, спросил невозмутимо:

— А с чего вдруг такая откровенность? Ты что, Кондрат Иванович, умирать собрался?

— Да нет пока. — Сподвижник Фиделя снова распалил сигару. — Ты не думай, я ни одного сигнала не послал. Хотя видел, и люди к тебе приходили, так сказать, в конспиративном порядке. Подходящие объекты, кержачки бородатые, и что-то приносили… Антиквариат у тебя находил и грамоты старинные. Это еще в самом начале, когда произвел первый досмотр. И должен заметить, Николаич, тайники ты делать не умеешь. Я сразу увидел: верхний косяк на дверях горницы вынимается. Пальчиком постучал — пустота есть, а ведь в нем паз не долбят. Снял, а там свежая долбежка и два свитка… Хорошо, что ты потом новый тайник сделал. Уже почти профессионально. Только когда пробку из бревна вынимаешь, следи за руками, чтоб чистые были. А то устал я грязь оттирать.

Космач впервые почувствовал беспокойство, но не связанное с откровениями старика: сквозь гул метели явственно донеслось ржание коня в стойле. С чего бы это вдруг? Накормлен, а поить еще рановато…

— Первый досмотр делал, когда ты в Москву ездил, с диссертацией, — невозмутимо продолжал Комендант. — Потому что мне позвонили. Проверку устроили, достоверную ли я информацию даю. Уже знали, что ты улетел, сюда собирались… Я свитки эти убрал, а их трое приехало, ночью с задов зашли и до утра всю избу твою обследовали. Меня на улице оставили, чтоб не впускал посторонних. Но я все видел… В основном бумаги смотрели, записи фотографировали… Уехали, я назад вложил. Знаешь, читать пробовал — ничего не разобрал. Язык какой-то… Вроде бы арабский, но не читается. Ни справа налево, ни слева направо… Что там было-то?

— Послания сонорецких старцев, — отозвался Космач, прислушиваясь к звукам на улице. — На русском языке, только написано арамейским письмом, справа налево.

— Ага, понятно! Шифровка… Откуда они, старцы эти?

— На Сон-реке живут.

Комендант открыл было рот, чтобы спросить, где такая река, однако спохватился — вероятно, сообразил, что любопытство неуместно, когда в грехах каешься. Помялся немного, вздохнул.

— Они потом интерес к тебе потеряли. Так, изредка позванивали, мол, как живет наш подопечный, не собирается ли куда… Думал, закончили разработку и забыли. Время-то суетливое, каждый день перемены. А года три назад, когда к тебе один кержак приходил… Маленький такой и борода по пояс. Клестианом Алфеичем зовут. Опять звонок, дескать, к Космачу гость идет, и описывают, какой. К тому времени он ушел от тебя, неверная информация, запоздали… Так я и доложил соответственно. Вот тут они крыльями захлопали! Через два часа своего человека прислали. Помнишь, контролер ходил, счетчики проверял?.. А сегодня опять звонок: нет ли гостей у тебя? Оказывается, до сих пор тебя пасут. Так что если со мной что случится, знай: ты под наблюдением.

— А что с тобой может случиться?

— Да мало ли… Все-таки седьмой десяток, сердце ноет. И, может, не от ветра — от перегрузки. Думаю много.

— Надо было сразу сказать, и не мучился бы.

— Нельзя! — отрезал Кондрат Иванович. — Ты человек молодой и в этих премудростях неопытный. Мог случайно и меня сдать, и сам бы вляпался. А я знаю, как проворачивать такие дела, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Могу даже научить.

— Не знаю, что и делать, — Космач рассеянно походил по избе, слушая ветер за окнами, — благодарить или выставить, чтоб дорогу забыл.

— Это ты сам решай, — обиделся тот и встал. — Только дурного я тебе ничего не сделал. Напротив…

Не договорил, вдруг ссутулился и нетвердыми пальцами начал застегивать пуговицы — наверное, чего-нибудь другого ждал. Космач молча слушал крик жеребца и ощущал, как беспокойство постепенно перерастает в неясную и необъяснимую тревогу. Однако же, не показывая виду, хладнокровно дождался, когда Комендант упакуется в дождевик, натянутый поверх старой дубленки, после чего распахнул дверь.

— Будь здоров.

И стал смотреть в окно. Согбенный, удрученный старик, даже не попрощавшись, вышел на улицу, как-то по-пингвиньи соскочил с крыльца и побрел по метельным сугробам, увязая иногда по колено.

Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто-то зовет его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо — нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да ржания коня в стойле…

Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд — от белья на веревке до сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая, нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие грива и хвост переливаются на ветру, искрятся — загляденье. А заседлай и сядь верхом — мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один внешний вид он несколько лет работал на племзаводе. но когда выяснилось, что и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега.