Покаяние пророков
Шрифт:
Это выяснилось лишь в городе, когда Космач без особых хлопот прописал Вавилу у себя и повел в милицию получать паспорт. А там то ли что-то заподозрили, то ли правила требовали сделать запрос в воротиловский сельсовет — запросили, и недели через две оттуда пришел ответ, что такой рожденной гражданки не значится. Не зря грешил на председателя Ириней Илиодорович, видимо, цивилизованный кержак таким образом сдавал своих единоверцев властям.
Липовое свидетельство изъяли, прописку аннулировали и пришли забирать Вавилу, но она за несколько минут до того почуяла опасность, выбежала на улицу и спряталась на детской площадке. Потом на квартиру к Космачу стал ходить участковый, а среди ночи постовые — спрашивали
Гуляли на улице глубокой ночью или под утро, когда спала милиция и самые рьяные стукачи, все остальное время Вавила сидела взаперти, в каменных стенах, однако не жаловалась, воспринимая мир таким, какой он есть.
Пожалуй, тогда впервые Космач почувствовал назревающий конфликт со средой обитания.
Все это длилось месяца полтора, милицейский натиск немного ослаб, и все равно ни о какой учебе в вечерней школе и речи быть не могло уже по другой причине. Определенный уровень образования у Вавилы был, но совершенно неприемлемый для современной школы. Она читала и даже могла говорить (было бы с кем!) на четырех мертвых языках, писала полууставом или скорописью, имела представление о физике, математике, географии и медицине, но такие древние, что ее бы не переучивать, а записывать за ней, ибо, скорее всего, она черпала свои знания из устных или даже письменных, но давно утраченных источников. Причем можно было четко разделить системы их передачи: религиозные знания получались по мужской линии, а все остальные, светские и мирские, — по женской.
И сделать неожиданный, весьма важный вывод: уровень знаний у непишущихся странников на порядок выше, чем у старообрядцев других толков.
Теперь надо было строить учебу таким образом, чтобы сохранить прежнее, неповторимое образование и, главное, мироощущение девушки. Нанять домашнего педагога при таких условиях оказалось не так-то просто: одних Вавила боялась и не воспринимала, другие после двух-трех занятий отказывались сами, объясняя тем, что время упущено и научить ее чему-либо невозможно. Кое-как удалось разыскать среди знакомых своих знакомых репетитора-пенсионерку, которая сразу же понравилась и боярышне, и самому Космачу, поскольку владела широким учительским профилем, от математики и физики до биологии и географии. Все гуманитарные дисциплины он брал на себя, в том числе и английский язык, который знал, как все советские ученые.
Кто кого учил, было вопросом. Лишь через полгода жизни под одной крышей и каждодневного доверительного общения Космач наконец-то начал приближаться к миру, в котором она существовала. Более всего поражала ее зрительная, младенческая память. Она не училась в привычном смысле слова; она принимала все, что видела, слышала и чувствовала, как ребенок, способный в течение полутора-двух лет изучить, осознать законы окружающего мира и овладеть речью. То есть накопить ту базу знаний, которую остается в течение всей жизни лишь совершенствовать.
И многое становилось понятным, например, каким образом странники ходили Соляным Путем на тысячи километров по территории Евразии, точно попадая туда, куда нужно. Тропы как таковой, верстовых столбов, вех, затесок на деревьях не существовало, если не считать зимовий, срубленных кержаками специально для странников на расстоянии однодневного перехода друг от друга. Но ведь такую избушку или попутный, затаенный скит надо отыскать в глухой, непролазной тайге! При этом никто никому дорогу не показывал, все передавалось из уст в уста своеобразным языком примет, позволяющих свободно, без карт и компаса, ориентироваться в пространстве. Тем же объяснялись и феноменальные способности неписах, вышедших из скитов в цивилизацию. Не имеющий ни одного класса образования и прежде кроме телеги никакой техники не видевший кержак приходил на буровую к нефтеразведчикам, час-другой наблюдал за действиями мастера у станка и сам становился за рычаги.
Это была некая особая форма сознания, утраченная современным человеком и позволяющая не одичать, даже существуя в полной изоляции от мира.
Уже к апрелю видавшая виды репетиторша заявила Космачу, что Вавила может сдавать экзамены за десятилетку хоть сейчас, но лучше бы на этом и остановиться, ибо начинается процесс постепенной утраты ее самодостаточности.
— Ничего хорошего вуз ей не даст. Она талантлива до тех пор, пока есть глубинная внутренняя гармоничность. В нашей системе высшего образования и студенческой среде ей не уберечься, поломают в два счета. Если продолжать образование, то точно так, как сейчас, частным, индивидуальным порядком и очень осторожно. Но какой университет пойдет на это?
А надо было еще найти школу, где согласились бы экзаменовать Вавилу и выдать свидетельство о среднем образовании.
И, разумеется, сделать невозможное — каким-то образом выправить ей паспорт…
Данилы на факультете уже не было, а на кафедре началась полная чехарда, поскольку в воздухе витал дух великих перемен. Еще недавно вполне достойные люди, члены партии и хорошие специалисты подсиживали и ели друг друга живьем, заведующие менялись каждые три месяца. Так что Космачу пришлось прыгать через голову — идти напрямую к декану. Профессор Ровда был человек от земли, из кузбасских шахтеров, считался честным, порядочным и как истинный коммунист способным самостоятельно принимать решения. По крайней мере, если вмешивался в дела кафедры, то был вполне конкретный толк.
Космач ничего не скрыл от декана, поведал все как есть, разве что скрыл свою личную симпатию к девушке из скита, объяснив все научным интересом.
Ровду почему-то ничто не вдохновило.
— Надо бы уяснить одну простую истину, — сказал он. — Время самородков прошло, а в существование вундеркиндов я не верю. Занимайтесь-ка лучше своей докторской.
Это после того как Космач битый час рассказывал о том, как на наших глазах исчезает одно из величайших явлений русской истории — раскол и его последователи, самобытные, с особой психологией и представлениями о мире люди, носители культуры, языка и традиций семнадцатого века.
Протестовать, спорить с бывшим шахтером не имело смысла, однако этот человек был силен не только в университете, но и всем городе и мог бы довольно просто решить сразу все проблемы: и со сдачей экзаменов по школьной программе, и с паспортом, и с поступлением хотя бы на заочное отделение, где можно заниматься индивидуально.
— И все-таки я прошу: пригласите ее на собеседование. Тогда можно продолжить разговор.
По лицу, иссеченному и татуированному угольной крошкой, было видно — не хочет, но и нет особого желания давать Космачу возможность обращаться выше, к ректору, с которым у декана были сложные отношения, тот будто бы выживал Ровду из университета.
— Ладно, приводите свою девицу, — мимоходом согласился декан и резко сменил тему: — Кстати, почему я не видел отчета по прошлогодней экспедиции?
Отчет Космач написал вскоре после возвращения, но, как всегда, полуправду, то, что могла видеть и слышать назойливая ассистентка. И сделал это по совету Данилы, вдруг разуверившегося в своей воспитаннице. Мало того, больной Василий Васильевич расщедрился и подарил ему кое-что из экспедиционных материалов, дескать, садись и пиши диссер, невзирая ни на что, и защищаться поезжай куда-нибудь в Томск, Новосибирск или Питер.