Поколение А
Шрифт:
Именно в этот момент на меня снизошло озарение. Я понял, в чем дело, и рванулся к своему столу. Плюхнулся с разбега на стул, выдвинул ящик, быстро взглянул на пчелу и задвинул ящик на место. А буквально через пару секунд на меня уже целилось десятка полтора автоматов. Я поднял руки вверх и кивком указал на ящик, где лежала пчела. Ее тут же забрали. Потом меня вывели из здания на стоянку, куда как раз приземлялся русский военный вертолет Ми-24.
Вот что было потом: три человека в костюмах химической защиты раскрыли передо мной большой прозрачный пластиковый мешок, похожий на презерватив-переросток с длинной молнией на боку. Потом сделали знак полицейским, и кто-то из них ткнул меня в спину дулом автомата. Я послушно вошел в мешок. Его тут же закрыли
Я смотрел на Тринкомали и чувствовал себя крошечным и несуразным. Даже не человеком, а куском унылого мяса на конце телефонной линии – говорящего мяса, отбитого кухонным молотком глобальной экономики и принужденного обсуждать оттенки цветовой гаммы и все прелести узора «английская резинка» с людьми, которым хочется лишь одного: побыстрее умереть. Тут поневоле задумаешься: а стоит ли спасать этот мир? Если бы на Землю и вправду явился Мессия, он бы, наверное, пришел в тихий ужас от концентрации углекислого газа у нас в атмосфере и потихоньку отправился бы восвояси, даже не приступая к процессу спасения мира. И нашел бы другую планету – поновее и посвежее, – которую действительно стоит спасать.
Господи, как я устал! Устал вновь и вновь вспоминать этот день, когда меня ужалила пчела, и думать о том, что я сделал неправильно и что можно было бы сделать иначе. Но там, на борту русского вертолета, я себя чувствовал так, будто умер, а потом сразу же возродился. Как будто я принял какой-то наркотик, который навсегда изменил мне сознание. Прежде чем я отключился от большой дозы снотворного, которое быстро и ловко вколола мне молоденькая врач-эпидемиолог по имени Синтия, я себя чувствовал эмбрионом в финале фильма «2001: Космическая Одиссея», символизирующим все и ничто, возрождение и неспособность к воспроизведению жизни, добрые вести и дурные известия, разницу между святыней и ее полной противоположностью.
Я, конечно, мечтал побывать в Новой Англии, однако в мечтах эта поездка переставлялась мне не совсем так. А вернее, совсем не так. Но, как говорится, надо брать что дают. Коннектикут! Земля величавых домов, скучающих домохозяек, жен сотрудников ЮНЕСКО – и непроизносимого «к» в середине. Когда наш вертолет приземлился, мне вдруг захотелось позвонить в Шри-Ланку и заказать свитер в английскую резинку, с воротом на пуговицах, цвета топленых сливок (если он есть в наличии) и отделкой «под оперение эму». Или, может быть, разыскать кого-нибудь из многочисленных клиентов нашей компании и спросить, верна ли моя догадка насчет того, что ему (или ей) втайне хочется лишь одного – поскорее умереть.
Мы приземлились на аэродроме военно-морской базы подводных лодок в округе Нью-Лондон, на восточном берегу реки неподалеку от Гротона.
– Держись, Апу. Мы уже почти на месте.
Моим провожатым был доктор Рик, американский военный врач, который присоединился к нам на Гуаме.
Не успев поздороваться, доктор Рик окрестил меня Апу, и я сразу понял, что с этим бороться бессмысленно. Так что на время моего великого приключения я стал Апу. Я уже понял, что американцы способны воспринимать по одному иностранному имени или названию в год. Среди недавних примеров: Хаген-Даз, Надя Команечи и Аль-Джазира. А я слишком скромный, чтобы просить этих американцев объявить имя Ардж
После Гуама мне почему-то запретили сидеть у иллюминатора и таким образом оборвали все мои визуальные контакты с землей и океаном под нами. Но я все-таки упросил доктора Рика, и он пообещал, что даст мне посмотреть на землю, когда мы пойдем на посадку.
Мы приземлились в Гротоне, и среди моих провожатых возник небольшой спор, как переместить меня в вертолет. В конце концов – как я понял, по причинам биологической безопасности, – меня перенесли в вертолет, словно мертвое тело. Рик держал меня за руки, а еще какой-то мужик – за ноги.
– Эй, погодите! Я же не наступил на землю!
– Тебе нельзя наступать на землю, Апу. Таковы правила.
– Но я хочу ступить на землю Коннектикута!
– Поздно, друг мой. Вы летим в Хайатсвилл, штат Мэриленд.
Мэриленд?Сказать, что я был разочарован – это вообще ничего не сказать. У меня в голове не было никаких ярких картинок, связанных с Мэрилендом. Никаких заваленных снегом тропинок. Никаких белокожих розовощеких девчонок. Никакого какао. Никаких благообразных старушек, вяжущих из толстой пряжи грубые кусачие свитера, конкурирующие с продукцией «Abercrombie Fitch». Я ничего не знал о Мэриленде.
Рик сказал, что в полете нас будет изрядно трясти, и пристегнул меня к креслу. Я высказался в том смысле, что погода прекрасная – наверное, градуса семьдесят два по Фаренгейту, – а Рик усмехнулся:
– Ну да. Семьдесят два по Фаренгейту, с большой вероятностью снежной бури. Тебе понравится эта страна, Апу.
– Пойдет снег?
Я ни разу в жизни не видел снега. Теперь я уже не особенно расстраивался из-за того, что мне не удалось ступить на землю Коннектикута. Хотя, если учесть, как мне крупно «везло» в этот день, шансы на снежную бурю были невелики.
Мы поднялись в воздух и взяли курс на восток, причем летели над Атлантическим океаном. Я спросил, почему над океаном, и мне было сказано, что это все для того, чтобы свести к минимуму вероятность моего заражения наземными болезнетворными микробами. Поэтому я не увидел больших городов Восточного побережья.
Где-то через час вертолет повернул к берегу и пошел на посадку. Внизу уже виднелся Хайатсвилл. Запутанные лабиринты дорожных развязок и прямоугольные бетонные здания, расположенные тесными группами. Городские предместья! Торговые центры! Это было уже интересно. Мне представлялись подростки, занимающиеся сексом под громкую музыку, и их аморальные родители, предающиеся разнузданному разврату на задних сиденьях огромных автомобилей. Все эти люди внизу… Они все, как один, втайне мечтают скорее умереть. И все носят свитера от «Abercrombie Fitch».
Впереди, над Вашингтоном, бушевала снежная буря. Я ее видел!
Доктор Рик сказал:
– Прости, Апу, но так надо, – и брызнул мне в лицо какой-то наркотической взвесью. А когда я проснулся, я находился уже в другом месте. В чистой, симпатично обставленной комнате с невидимым источником света, безымянной мебелью и постельным бельем анонимного производителя.
– Рик? Кто-нибудь?
Ответа не было. Впрочем, я его и не ждал. Я себя чувствовал заброшенным и одиноким, и на то были причины. Хотя после цунами одиночество – это мое нормальное состояние, которое не то чтобы сильно меня беспокоит. Тем более что у меня уже очень давно, с самого раннего детства, не было возможности как следует выспаться в мягкой, удобной постели. Да еще в комнате с кондиционированным свежим воздухом! Я попытался сосредоточиться на воспоминаниях о последних событиях, но у меня ничего не вышло. Видимо, из-за наркотического спрея – вкупе с общим потрясением организма вследствие перелета из одного конца света в другой, да еще внутри пластикового мешка – мысли сделались какими-то вялыми, рыхлыми и не поддающимися расшифровке, как сигналы спутникового вещания из Перта, принимаемые в Тринкомали. (О, этот австралийский акцент! Эти пронзительные голоса австралийских дикторш. Эти гласные звуки, которыми можно резать стекло.)