Поколение одиночек
Шрифт:
Блестящий аналитик, Александр Потёмкин быстро разобрался в природе дикого отечественного капитализма. И вот тут пришла ему в голову мысль показать этих новых героев нашего времени в литературе. Он сам был типичным изгоем, ибо не пожелал присосаться, подобно Чубайсам и Дерипаскам, к русскому сырью, а стал разоблачать их в газетах, в своих экономических, а затем и художественных книгах. В чем-то он и был прототипом своего героя из романа «Изгой». Правда, герой романа, миллиардер, русский князь Андрей Иверов, возвращается из Ниццы на родину предков, отказавшись от своего состояния, в поисках себя как духовной личности. Он идет к бомжам, алкоголикам, неудачникам, оказывается то в милиции, то в психиатрической больнице. Александр Потёмкин, может быть, и примерялся к такому пути, но – виртуально. Ему интересна была новая Россия, чувствуемая им в каком-то будущем перерождении. И как бы жестко ни описывал в своих романах и повестях коррумпированных дельцов, он продолжает надеяться на новые пути развития своей родины. Как говорит он в одном интервью: «На Западе ведь человек лишен возможности по-настоящему проявить себя: все отстроено, упорядочено. Выстраивая дело, проходишь долгий и сложный путь. Россия же дает возможность
И все-таки, понимаю я, узнавая ближе Александра Петровича, – это говорит скорее наблюдатель, эксперт, аналитик, а не непосредственный участник российского коммерческого процесса. Он не пожелал переводить в Россию свой бизнес, лишь, как и герой романа «Изгой» князь Иверов, иногда помогает советами по развитию фондовой ли биржи, других ли коммерческих операций. В Россию его тянет совсем другое – писательство, постижение людей, неожиданно трагическим разломом державы втянутых в воронку новой жизни. Ему интересны и новые бизнесмены, игроки, банкиры, чиновники, генералы, ему интересны и сломанные, опустившиеся люди, пытающиеся выжить любой ценой, ему интересна и современная русская литература, за которой он следит, никому не признаваясь в этом, внимательно и ревниво. Как ни парадоксально это звучит, но Александр Потёмкин на самом деле ищет в нынешней запущенной России некий мировой идеал. Он, может быть, последний романтик нашего времени. В доказательство приведу один лишь пример: в эпоху нынешнего тотального укрывательства от армии его старший сын Филипп, закончив школу во Франции, приехал к отцу в Россию и пошел служить по возрасту в русскую армию. На семейном совете решили, что это долг русского человека. И сын отслужил весь срок в пограничных войсках. Назовите еще одного такого идеалиста из российских бизнесменов! Думаю, не найдете. А сейчас сын сам занимается в России своим бизнесом. Может быть, на него, как и на героя «Изгоя» князя Иверова, смотрели в военкомате как на нового «идиота». Если это и параллель с Достоевским, то параллель, проверенная самой жизнью.
Нет, не экономические проекты затянули Александра Потёмкина в Россию, экономикой он и сейчас занимается в основном в спокойной Швейцарии, в Аргентине и Испании, в Германии и Франции. В России он способен чувствовать характеры людей, способен видеть неприкрашенную изнанку жизни и описывать ее в романах и повестях. Он бежит в Россию, как и его герой, за духовным богатством мира. Он видит Россию как единственную в мире страну виртуальной реальности. В этом и его собственная противоречивость, амбивалентность. С одной стороны, он, как талантливый экономист, проклинает абсолютно бездарные реформы «закулисного экономического кардинала Гайдара, бюрократа Грефа, властного минфиновского чиновника Улюкаева и им подобных». С другой стороны, именно в бедной России видит он реализацию своей мечты о виртуальном мире: «Невероятно! Нищих более девяноста процентов – и ни малейшего протеста. Десятилетия носят одно платье – и никакого социального взрыва! Едят один картофель – и ни одного голодного бунта. Кто же в этих условиях станет возражать против моего вывода, что русские – пионеры виртуальности! Кто себе позволит выступить против новой крылатой фразы: „Россияне – аргонавты бытия в грезах“… Терпение – первый шаг к грезам, в мир спиритуального бытия, а требование поднять экономический уровень – прямой путь в мир социальных взрывов, потрясений и разочарований. Так где же она, земля обетованная? Где он, Богом избранный народ? И кто будет владеть миром?» В этих мыслях о желанной бедности народа Александр Потёмкин, не ведая того, смыкается с близкими рассуждениями Владимира Крупина. Но не кто иной, как сам же Александр Потёмкин, и борется – как ученый, как экономист и как писатель – со своими собственными выкладками. Он же сам и призывает к социальным взрывам.
Когда он вернулся с Запада, когда опубликовал во второй половине девяностых годов свои первые рассказы и повести «Страсти людские», я его сразу и не заметил в потоке литературных и политических событий. Впервые о нем узнал, прочитав пару рассерженных реплик в либеральных газетах. Еще подивился: чем не угодил им приехавший с Запада бизнесмен? Пришлось мне не пожалеть денег и купить парочку этих, уже ранее отмеченных мною, элегантных книжиц Александра Потёмкина.
Для начала узнал, что автор – никакой не неофит в русской словесности, закончил факультет журналистики, семь лет проработал в «Комсомольской правде», значит, как минимум, писать умеет. В «Комсомолку» без всякого блата и семейных связей попасть было в годы застоя не так-то просто. Как прозаик Потёмкин стал печататься с конца девяностых годов. Сразу отметил для себя его рассказы «День русской вечности», «Отрешенный», «Русский сюжет». Почувствовал, что автор болен русской темой, блестяще знает русскую литературу. Решил, что он из каких-нибудь аристократов первой волны эмиграции. Каково же было мое изумление, когда узнал о его сиротстве и голодном детстве в Сухуми. Дед, русский военный врач Константин Потёмкин, погиб в революционном 1918 году, отец взял фамилию отчима, Кутателадзе, мать, немка Беата Копи, вскоре после рождения сына – в 1949 году – уехала обратно в Германию. Отец скончался, воспитывала русская бабушка. И сухумская улица. Так вместе и воспитали сильную и независимую личность. Из тех, кто сам себя сделал. Из тех, кто не пропадет ни при каких обстоятельствах. Недаром говорят, что сочетание русской и немецкой крови часто дает незаурядные и яркие личности. Недаром иные и русские, и немецкие философы утверждают, что тесная дружба немецкого и русского народов, их союз мог бы определять многое в мировом укладе. Вот потому никогда и не дают сблизиться нашим народам, веками сталкивая их, заставляя бороться друг с другом. И англосаксы, и азиаты понимают, что соединение русских с немцами создаст навеки непобедимый союз. Александр Потёмкин – один из примеров русско-немецкого характера. Может быть, такого сильного характера и не хватало нашей нынешней литературе?
Повторю, Потёмкин – ведущий научный сотрудник Института экономики РАН, преподаватель кафедры мировой экономики экономического факультета МГУ им. Ломоносова. Основной своей работой в этой области он считает
А теперь о его прозе. В 2000 году вышла первая книга: «Страсти людские», затем – роман «Изгой». Далее пошли повести: «Игрок», «Бес» и «Стол», сборник рассказов «Отрешенный». Появилась экстравагантная, вызывающая «Мания», поражающая таким дотошным знанием предмета исследования, что впору принимать ее автора за анатома или сексолога. Неслучайно Станислав Фурта свою статью об этой повести назвал: «Жестокое порно или философская притча?»
Даже по названиям книг заметно влияние Николая Гоголя. Неплохое влияние. В конце концов, давно уже гений Гоголя не тревожил современную русскую прозу, долго господствовала школа Льва Толстого, затем настало время Достоевского и Булгакова, позже добавился Набоков. Разве что Анатолий Королев не прошел мимо гоголевских традиций, но с каким-то постмодернистским вывертом.
Александр Потёмкин взял у Гоголя главное – его социальный гротеск. Он писал свои книги не ради собственного удовольствия, а в добрых русских традициях, надеясь повлиять на читателя, передать ему свое ощущение нынешней гнилостной эпохи.
Думаю, Потёмкину, блестящему стилисту, с его положением удачливого финансового деятеля отвели бы заметное место в нашей критике, займись он постмодернистским толкованием современной России, увлекись он, в духе модного Тарантино, гротеском и острым сюжетом как таковым (впрочем, тем и другим он и так в совершенстве владеет). О нем не забыли бы и местные, и зарубежные обозреватели, погрузись писатель во вполне доступный ему мир сумеречного сознания загнанного человечка в духе Патрика Зюскинда с его «Парфюмером» или шотландца Иэна Бенкса с его «Осиной фабрикой».
Но Александр Потёмкин, если и погружал нас в кошмары и наваждение, если и увлекал в авантюрную интригу, то лишь для приближения к вечным вопросам бытия, лишь для социального анализа нашей эпохи.
Многие известные русские критики не желают писать о нем, напуганные запахом больших денег. Убоявшись, что их примут за купленных рекламных агентов. Мне бояться нечего, отбоялся еще в 1993 году. Потаскавшись по судам, будучи два года подследственным по уголовному делу о насильственном свержении ельцинского режима. И ждали меня тогда пять лет тюрьмы. И потому нынче не боюсь ни хвалить, кого считаю нужным, – Проханова ли, Потёмкина ли, Иосифа Бродского ли, – ни ругать – патриота ли Валерия Хатюшина, русофоба ли Дмитрия Быкова. Предпочитаю в критике доверять лишь самому себе. Как отбился от тюрьмы – это уже другая история, кстати, связанная и с Германией, где в те годы жил Александр Потёмкин, но я понял, что Россию вытянут из ямы лишь сильные люди (замечу, не сильный человек, не диктатор, а сильные люди, союз сильных людей), и потому такие характеры в современной изнасилованной и полуимпотентной российской словесности я ценю. И потому мне пришлась по душе проза Александра Потёмкина, с его классическими литературными коллизиями, но воссозданными в нынешней уникальной обстановке. Чем больше сомнений и рефлексии в этом сильном человеке, тем вернее характер. Этой силой и этими сомнениями близки, к примеру, герои Александра Проханова и Александра Потёмкина, людей, еще недавно не знавших друг о друге, казалось бы, чуждых друг другу. Мне довелось познакомить их, и оказалось, что они в чем-то близки по характеру. Оба – резкие, независимые, пассионарные. И оба скрывают от окружающих свою ранимость и неуверенность в иных своих действиях и поступках, передоверяя эти переживания героям своих повестей и романов. Ведь, к примеру, повесть «Я» – это сплошной крик мечущегося писателя. Даже в «Мании», последней своей книге, явно отстраняясь от героев, агонизирующих и опустошенных, ищущих последнее прибежище в сексе, он и им передоверяет некоторые свои невысказанные чувства. В каком-то смысле для предпринимателя и ученого Александра Потёмкина литература стала этаким «портретом Дориана Грея», прибежищем собственных сомнений и противоречий. В свои романы и повести он входит, как в кабинет психоаналитика, оставляя в книгах свои комплексы страдающего человека.
Кстати, не будь Потёмкин известным и успешным бизнесменом, гораздо легче состоялась бы его судьба как писателя. Я даже подумал, что ему надо было появиться в России, подобно князю Андрею Иверову, никому не известным одиноким странником, не влезая ни в нашу экономическую науку, которую ему все равно не исправить – не дадут, ни в нашу финансовую жизнь. И книги сами, пусть и не сразу, заговорили бы о себе. Я не знаю, как в наших финансовых кругах относятся к его экономическим и технологическим проектам, но в литературных кругах России он фактически стал изгоем, непонятным и странным богачом, мечтающим найти в России какие-то забытые духовные истины и натыкающимся лишь на людей, которые стараются втянуть его в авантюрные спонсорские проекты. Но его жесткий аналитический ум не дает ему пуститься в вольные фантазии. Прагматик спорит с идеалистом, западник – со славянофилом, бизнесмен – с литературным фантазером. Как признает сам писатель, прилетая в Россию: «Здесь я отхожу душой. Выражаясь высокопарно, но абсолютно точно по сути – здесь я воспаряю… Мой основной бизнес все-таки не здесь, я не вижу себя среди Потаниных, Ходорковских, Абрамовичей, Дерипасок. Свое участие в российском бизнесе я вижу в том, что могу и способен, как мне кажется, показать необходимую культуру ведения дел, культуру отношения к деньгам… Надеюсь и молю Бога, чтобы Россия сохранила свою уникальность».
Конечно, полностью отделиться от того предприимчивого Потёмкина, который ведет бизнес по всему миру, как это сделал его герой князь Иверов, Потёмкин-писатель не может, и потому, сравнивая образ Иверова с самим автором, понимаешь его скорее виртуальную близость. Читатель вправе задуматься: а может ли вообще российский миллиардер вдруг отказаться от своей прежней жизни, пойти на какие-то принципы, поверить в некую утопию и зажить другой жизнью? Есть ли в превращениях богача из Ниццы князя Андрея Иверова в московского бомжа и обитателя московского дна хоть какой-то процент реальности?