Поколение
Шрифт:
…Жизнь завернула так круто, что опомнился, когда увидел чайку-вестницу с черным ожерельем на шее. Она сидела на башне маяка и, приподнимаясь на своих крепких ногах, оглашенно кричала:
— Весна! Весна!
Да, действительно весна. Вот уже и медлительные и расчетливые вороны, перезимовавшие на Соловках, деловито сбиваются в стаи, собираясь отбыть на материк. Скоро и юнгам в дорогу. Вовсю идут выпускные экзамены. «Чем труднее в учебе, тем легче в бою…» Теперь уже скоро. И,
…Последний, прощальный сбор горниста. Труба пост печально, с надрывом. Прощай, учеба, прощай, юность! Мы — североморцы. Вахтенный офицер срывающимся от волнения голосом выкрикивает имена. «Есть! Есть! Есть!» — отвечают ему юнги.
Для проводов выстроен оркестр. Тускло блестит начищенная медь. День пасмурный, под стать настроению.
От имени коммунистов к нам обращается замполит школы Сергей Сергеевич Шахов. Он говорит о славных традициях русского флота, о верности долгу и Родине.
— Высоко несите по морям гордое звание юнги! Помните, вы комсомольцы!
Напутствие коммуниста остается со мною навсегда. К коммунистам, своим наставникам, я обращаюсь в самые трудные минуты.
Солнце все-таки пробилось из-за туч почти у самого горизонта, вспыхнуло на трубах оркестра, и они разом отозвались громовым маршем. Шеренги юнг торжественно двинулись, отдавая прощальную честь и земной поклон школе. Трубы вторили шагу:
«Будь, будь… будь, будь».
«Мы будем, будем!» — шептали пересохшие губы.
В конюшне встревоженно заржала любимица юнг — лошадь Бутылка. Кто-то выкрикнул:
— Дайте нам лошадь!
— Лошади нет! — хором ответило несколько голосов.
— Тогда дайте пару юнг…
По рядам прокатился хохот. Любимая поговорка юнг, которая выручала в самые трудные дни, сработала и сейчас. И только одного они не понимали: почему на проводы не вышел начальник школы Авраамов? Наверное, приболел старик. Здоровье он надорвал с нами.
Но капитан первого ранга ждал своих сынков на дороге. Взметнулась его сильная рука, и строй замер.
— Вы — первый выпуск нашей школы. За вами пойдут другие. Но вы первые! Так будьте же первыми и на флоте, мои родные североморцы. Перед вами большая жизнь. Большая и чистая, как море…
Авраамов земно поклонился и приказал двигаться. Юнги пошли, но еще долго молча оглядывались, а он стоял не шелохнувшись, как на карауле, Провожал своих сынков…
В Мурманске все поражало. Точно юнги попали в другую жизнь, от которой они давно отвыкли. По городу ходили дети, женщины, попадались мужчины в штатском. Это казалось невероятным.
Поселили в бараках экипажа. За оградой боевые корабли. «На какой из них?..» — бились в ожидании сердца.
И вот однажды через порог шагнул здоровенный детина. Бушлат из собачьих шкур, кругом «молнии». Штаны в белесых подтеках морской соли. Все
— Я с торпедных катеров. Где люди? Забираю!
И он увел группу юнг с собой.
Как стрела из натянутого лука, вылетел катер из Кольского залива и умчал юных североморцев за острова, где у пирсов стояли его собратья — торпедные катера и морские охотники за подводными лодками.
Когда сошли на берег, детина в одежде из собачьих шкур сказал:
— Теперь дом ваш здесь. Здесь и морская служба, — и ушел.
…Торпедный катер, куда был направлен Геннадий, находился в море, выполнял боевое задание, и его уже с нескрываемой тревогой ждали на берегу. Но вот он стремительно влетел в бухту. Его мощные моторы натужно взревели, отрабатывая назад, и катер замер у причала.
— Ну и почерк! — вырвалось из груди Геннадия.
На пирсе сам командир бригады со всей «свитой». Значит, задание было важное. Поздравляет экипаже с победой и дает «добро» на отдых.
— За успех награда, — шутливо добавляет он, — первый юнга на нашем флоте, — представил новичка экипажу. — Прошу любить и жаловать…
Так началась боевая морская служба пятнадцатилетнего юнги Таращука на торпедном катере. Но об этом я узнал от самого Таращука уже при нашей встрече, которая произошла в Москве.
Генри Николаевич оказался таким же, как и на последней фотографии. Широкое скуластое лицо, фигура приземистая, крепкая, немного грузная, глаза острые, с внимательным прищуром. Рука моя утонула в его ладони. Смотрим друг на друга, сверяя оригинал с тем, что знаем друг о друге из писем.
Говорит неторопливо, будто ощупывает угловатые, корявые слова.
— Здоровье? Оно тоже от нас зависит. Если держишь себя вот так, — и он положил на стол сжатый кулак, — то ничего…
А потом пошел тот наш разговор про морскую службу юнги Таращука и про его войну…
На море отлив, и сходни на катер поставлены почти вертикально. Командир направляет меня к боцману:
— Помоги!
Экипаж покидает катер. Уходит с пирса и командир бригады. Неразговорчивый боцман все еще возится, хозяйски оглядывает каждый уголок на корабле.
— Заглянь к радисту, — бросает он, не поднимая головы, — чего он не выходит.
Лечу к радиорубке, открываю дверь. Радист перед рацией. Рука на ключе, плечо чуть прислонилось к переборке. Окликаю. Молчит. Трогаю за плечо — голова безвольно падает набок. На правом виске — рана. Откинутый капюшон «канадки» полон загустевшей крови. В ужасе отвожу взгляд. В борту маленькая дырочка, в которую резко бьет луч света. Пуля… Всего одна, и прямо в висок…
Выскакиваю на палубу. Перед глазами капюшон «канадки». Еле успеваю добежать до борта… Слабость, испарина по всему телу. Сажусь прямо на палубу.