Покорение Крыма
Шрифт:
В конце октября, поощряемые резидентом, депутаты обратились непосредственно к Щербинину с формальным ходатайством об оставлении за Россией крымских крепостей.
Такое же письмо было направлено Сагиб-Гирею.
Для соблюдения целостности и независимости ногайских орд, говорилось в письмах, «крепости Яниколь и Керчь с тем околичным углом, который почти натурою от сего полуострова отделён, яко способных с их гаваньми мест на содержание в Чёрном море достаточного флота и гарнизона в вечное отдать владение России».
Ногайцы сами, без согласия крымцев, отдавали крепости России!
Положение в Крыму обострилось до предела — ханство стояло в одном шаге от раскола и, вероятно,
Сагиб-Гирей в очередной раз собрал диван, который, против обыкновения, заседал недолго, тихо, без криков, с какой-то обречённостью.
Багадыр-ага снова убеждал всех в необходимости уступок:
— Как нам уже известно, в Фокшанах турки проявили податливость домогательствам русских послов и при определённых условиях были согласны отдать наши места. Тогда нам помогла неразумность русского паши. В Бухаресте его не будет! А прежний русский посол нового разрыва не допустит... Чести хана будет нанесён ущерб, ежели кто-то за него станет распоряжаться крымской землёй!.. Следует хотя бы внешне сохранить перед всеми государями самовластие хана!
Теперь агу поддержали многие. Даже Мегмет-мурза, который ненавидел русских, понял, что другого выхода нет, и призвал уступить крепости. (Никто из присутствующих, правда, не знал, что в тайной беседе Веселицкий посулил мурзе крупный пансион за содействие).
Диван решил не отдавать судьбу Крыма в турецкие, а тем более ногайские руки и согласился на все пункты предложенного Щербининым договора. В Кафу поехал мурза с предложением возобновить негоциацию в Карасувбазаре.
Но Евдоким Алексеевич, который уже знал от Веселицкого о решении дивана, церемониться не стал — жёстко потребовал немедленно — без всяких переговоров! — подписать договор и акт.
1 ноября 1772 года долгожданные документы были подписаны.
Главный пункт преткновений и борьбы — седьмой артикул — излагался такими словами:
«Содержаны да будут навсегда Российской империей крепости Яниколь и Керчь, на берегу пролива из Азовского в Чёрное море лежащие, с гаваньми и околичной землёй, то есть начав от Чёрного моря по старой керченской границе до урочища Бугак, а от Бугака прямой линией на север в Азовское море, оставляя в границах Керчи и Яниколя все источники, довольствующие сии крепости водой, чтоб в тех крепостях запасное войско и суда находиться могли, для стражи и отвращения всяких противных на Крымский полуостров покушений; но только для коммуникации с живущими на кубанской стороне народами иметь крымцам при Яниколе на собственных своих рудах перевоз у особой пристани; равно в Яникольском и Керченском проливе ловить рыбу российским и крымским людям беспрепятственно, исключая те места, кои будут заняты российской флотилией».
Первым под договором поставил подпись хан Сагиб-Гирей. За ним, по очереди подходя к столу, ширинский Джелал-бей, Багадыр-ага, мансурский Шахпаз-бей, аргинский Исмаил-бей, едичкульский Карашах-мурза, едисанский Темиршах-мурза, буджакский Катыршах-мурза и джамбуйлукский Эль-Мурзаг-мурза.
Последним расписался Евдоким Алексеевич Щербинин.
Одновременно татары подписали декларацию об отделении от Турции, в которой выражалась надежда на справедливость и человеколюбие Блистательной Порты, что «не только будем с её стороны оставлены в покое», но и после завершения нынешней войны она «благоволит формально признать Крымский полуостров с ногайскими ордами свободным, неподначальным, а собственную его власть ни от кого не зависимой». Декларация предназначалась «для обнародования во всех окрестных землях и владениях».
Здесь же, в Карасувбазаре, немедленно были усажены за столы канцеляристы Цебриков и Дзюбин, которым радостный и взволнованный Евдоким Алексеевич
Смахивая тонкие струйки пота, катившиеся из-под париков по выбритым щекам, канцеляристы полдня усердно скрипели перьями. Когда они закончили, все пакеты опечатали личной печатью генерала и вручили нарочному офицеру секунд-майору Варавкину. Тот прихватил десяток казаков в охрану и стремительно ускакал к Перекопу. Оттуда нарочные, выделенные полковником Кудрявцевым, веером разлетелись в разные стороны — в Киев, Харьков, в Яссы, Бухарест. Сам Варавкин помчался в Петербург.
Вечером Евдоким Алексеевич устроил пышный ужин для своих офицеров. Те сначала долго соревновались в здравицах в честь Екатерины и Щербинина, а потом просто напились до бесчувствия.
Евдоким Алексеевич охотно слушал тосты, восхвалявшие его мудрость, долго крепился, чтоб не уснуть прямо за столом, потом, поддерживаемый под руки, едва дошёл до постели и упал на неё как подкошенный...
Часть пятая
КЮЧУК-КАЙНАРДЖИЙСКИЙ МИР
(Октябрь 1772 г. — сентябрь 1774 г.)
Октябрь — ноябрь 1772 г.
Российский посол Алексей Михайлович Обресков прибыл в Бухарест 15 октября. День выдался пасмурный, ветреный, к торжествам не располагающий, но кривые немощёные улицы города были запружены народом. Обрескова встречали как знатного государя или знаменитого полководца: с восторженными криками, весёлой музыкой, колокольным звоном, густо повисшим над церковными куполами. Приятно поражённый теплотой встречи, Алексей Михайлович снисходительно открыл дверцу кареты, чтобы люди могли разглядеть его получше... «Освободители всем народам в радость», — растроганно подумал он, утирая платком повлажневшие глаза.
Стоявшие поблизости обыватели, решив, что посол сейчас выйдет к ним, рванулись к карете — произошла давка, кто-то упал, на него повалились другие; кони в упряжке испуганно дёрнулись в сторону, сбили двух или трёх человек.
Обресков обмер, устрашившись, захлопнул дверцу и больше её не открывал.
Вязкий ночной мрак быстро заполнял городские улицы, но колокола продолжали гудеть, народ не расходился — всё так же кричал, бежал рядом с каретой, освещая посольский путь факелами...
Турецкое посольство въехало в Бухарест на две недели позже. Теперь его возглавлял новый рейс-эфенди Абдул-Резак. Обресков сам попросил посла не торопиться с приездом, сославшись на неготовность «домов в Бухаресте» для приёма высокого гостя. В действительности же Алексей Михайлович хитрил: намеренно оттягивал начало конгресса, надеясь на скорое подписание Щербининым договора с татарами.
«Ежели Евдоким Алексеевич поспешит с копией, — рассуждал он, — то и разговор с рейс-эфенди поведём построже... Замена турецких послов, несомненно, означает неудовольствие султана поступками прежних полномочных. Стало быть, Абдул на разрыв негоциации не пойдёт!..»
Бухарестский конгресс открылся 29 октября.
Утром, в восемь часов, в конференц-зале собрались советники посольств и переводчики, чтобы провести обычное в таких случаях совместное освидетельствование полномочных грамот и сличения их копий с подлинниками. Процедура заняла около часа. Все документы были признаны в силе, хотя турки попытались поставить под сомнение соответствие посольских чинов.