Покорение Крыма
Шрифт:
Осман и сам понял, что сказал лишнее, выдавил на губах кислую улыбку, но остался при своём мнении:
— Светлейший султан, соглашаясь на свободу татар, должен сохранить право апробировать каждого нового хана.
Обресков мигом раскусил уловку эфенди.
— Апробация, конфирмация, признание — каким словом ни назови — претит совершенной независимости татар. Султан всегда, когда захочет, может вдруг дать благословение на ханство трём-четырём татарским султанам, кои по обычаю и гирейской крови имеют право престолонаследия.
Пока турецкие послы выслушивали переводчика, Обресков, склонив голову к Орлову, беззвучно шептал:
— Эфенди, вне всякого сомнения, человек большого ума. Только ум этот имеет свойство непостижимости. Он же прекрасно знает, что такая апробация равнозначна оставлению татар в прежней зависимости.
Ответить Орлов не успел, поскольку Яссини-заде, мелко тряся жидкой бородой, суетливо изрёк:
— Наш закон не допускает существования Крымского ханства в качестве независимого в религиозном отношении государства. Вы же своими упрёками стремитесь понудить нас к нарушению шариата.
Но Обрескова на такой мякине провести было трудно.
— Если мне не изменяет память, — укоризненно заметил он, — то преемников пророка Магомета в одно и то же время царствовало три: один калиф сидел в Вавилоне, другой — в Дамаске, третий — в Египте. И закон ваш сие, как видим, допускал!.. Ну подумайте сами, можно ли считать свободным народ, главные правительственные особы которого должны получать своё достоинство и чины по конфирмации другой державы.
Яссини не ответил.
А Осман, опустив углы морщинистого рта, сказал обиженно:
— Мы вытрясли из мешка всё, что имели... Ничего другого в нём нет... И если вы не желаете понять, что закон веры для нас превыше мира, продолжение конгресса далее становится бессмысленным.
Скрипевшие перьями секретари вздрогнули, перестали писать, подняли головы.
Турецкие послы сидели неподвижно, застыв в равнодушных позах. Подкрашенное медным загаром лицо Орлова затвердело неживой маской, но нервно подрагивающие ноздри, жёсткий, горящий взор сузившихся глаз говорили о сильном душевном волнении. Обресков внешне остался спокоен — он умел скрывать свои переживания, — но слова эфенди встревожили и его: он не ожидал, что турки так внезапно и откровенно разорвут конгресс.
В зале повисла напряжённая, давящая тишина.
Обресков окинул длинным цепким взглядом турецких послов и вдруг понял — Осман блефует. В политической борьбе стороны часто берут друг друга на испуг. Несомненно, хитрец Осман сейчас испытывал стойкость российских послов.
Обресков решил не пугаться его угроз, придал лицу скучающе-сочувственное выражение, покровительственно молвил:
— Коли вы так ставите вопрос, то соблаговолите сообщить количество подвод, потребное посольству для отъезда за Дунай... Мы выделим оные.
После
Прошло несколько дней.
Обресков стал беспокоиться, что его ожидание — «не вытрясут ли турки ещё что-нибудь из мешка» — не сбывалось. Послы молчали, и было совершенно непонятно, продолжится ли конгресс дальше.
Потерявший терпение Орлов решил ускорить развязку — объявил Обрескову, что намерен послать туркам ультиматум: или принятие условий, предложенных Россией, или продолжение войны.
У Обрескова затряслись щёки:
— Не делайте этого, граф! Ведь не примут турки ультиматум, не примут! Погодите несколько дней — они образумятся... Столько трудов положили на созывание конгресса. Не можно в одночасье всё поломать!
— Знаешь, старик, — с обидной грубостью огрызнулся Орлов, — я не собираюсь вечно слушать несуразные речи этого турецкого болвана. Не примут ультиматум — пусть продолжится война! Они, вероятно, забыли, что граф Румянцев хорошо изведал пути к викториям. Сами прибегут с миром! — потряс кулаком Орлов. — И на всё, на всё, что продиктуем, согласятся!..
Утром 17 августа Пиний передал ультиматум турецким послам. Осман без промедления погнал нарочного к великому везиру и спустя пять дней получил указ Муссун-заде о формальном отзыве с конгресса. Через переводчика Ризо эфенди уведомил российских послов о прекращении негоциации.
Орлов и Обресков разругались окончательно. Орлов, бешено выпучив глаза, свирепо поносил тайного советника за мягкотелость и нерешительность. Обресков тоже в долгу не остался — с вызовом кричал графу:
— Вы, сударь, полагали, что турки станут перед вами угодничать? Ошибаетесь!.. Здесь не Петербург, а турки — не ваши лизоблюды!..
На следующий день, взяв с собой самую малую свиту, Орлов спешно укатил в Яссы, оставив на попечение Обрескова всё посольство и заботы по проводам турецких полномочных. В Яссах он тоже не задержался — сменил в очередной раз лошадей и отправился дальше, в сторону Киева...
Орлов торопился. Будучи в фокшанском лагере, он получил от доброжелателей из Петербурга ошеломляющую новость: Екатерина приблизила к себе невесть откуда взявшегося юного и пылкого офицера Александра Васильчикова и даже спит с ним.
Для графа это могло означать только одно — конец карьеры любовника и фаворита.
Ещё весной он почувствовал проскальзывавшую временами холодную отчуждённость Екатерины, но не придал этому должного значения... «Баба — она и есть баба! Перебесится...» А назначение первым послом на конгресс расценил как личную доверенность государыни, желавшей утереть нос Панину и его сторонникам. Но теперь всё смотрелось по-иному: видимо, Екатерина уже тогда, весной, задумала избавиться от него и удалить из своего окружения.