Покорение Крыма
Шрифт:
— Когда повсюду стоят чужие войска — любой народ станет просить о пощаде, — сухо сказал Осман. — А светлейшему моему султану, не имевшему над татарами права завоевания, они сами покорялись.
Осман хотел попрекнуть заносчивых русских в бессовестном оправдании своих преступлений, как благодеяний, но Обресков, не слушая переводчика, энергично подхватил:
— Сами покорялись — теперь сами отвергаются! Что ж им мешать?
Осман неестественно возвысил голос:
— Я надеюсь, ваша государыня, сравнивая татарина с султаном, не предпочтёт благополучие одного правам другого?
— Её
— Мы её не похищали! И возвращать нам нечего, — буркнул Осман.
— Значит, вы одобряете провозглашённую сим народом независимость и желание жить по древним своим обычаям?
— Они всегда так жили, — просто сказал Осман.
Чувствуя, что вопросы русского посла становятся всё острее, он хрипло закашлял, а потом, утерев усы и бороду платком, попросил закончить конференцию ввиду его недомогания.
Секретари прекратили скрипеть перьями, стали собирать бумаги...
Выйдя из зала, Орлов постоял недолго у входа, задумчиво глядя, как разворачивается, описывая большой полукруг, его карета, потом вялым голосом предложил Обрескову вернуться в лагерь пешком.
Тот без особого удовольствия согласился.
Орлов подошёл к карете, открыл дверцу, стянул с головы шляпу и парик, зло бросил на сиденье, снял кафтан, камзол — тоже бросил, нервным жестом распахнул пошире ворот белой рубашки, обнажив мускулистую волосатую грудь, и, обогнув карету, зашагал к боковой аллее.
Обресков последовал за ним.
Аллея предназначалась для прогулок — её сделали неширокой, плавно вьющейся между красивых развесистых деревьев и тщательно подстриженных кустарников. Остро пахло прохладной зеленью. Под ногами мягко шелестел речной песок. В кудрявых кронах переливчато высвистывали не видимые глазом лесные птицы.
Орлов шёл заложив руки за спину, опустив голову — о чём-то думал.
Обресков, расстроенный безрезультатным итогом конференции, не выдержал — сказал подавленно:
— Зря вы, граф, затеяли этот разговор.
— Что? — не понял Орлов.
— Зря, говорю, негоциацию с татар открыли.
— A-а, — рассеянно отмахнулся Орлов, — какая разница?
— Сей вопрос есть наиглавнейший, и следовало...
Орлов не дал договорить — вызывающе перебил:
— Вот потому и надобно было начать с него! Чтоб сразу выведать, сколь упрямы окажутся турки.
— Ну и выведали? — задиристо спросил Обресков.
Орлов остановился, обернулся, враждебно посмотрел на тайного советника.
— К чему это вы клоните, милостивый государь?
— К тому клоню, что вы, граф, своим неразумным поведением лишили нас манёвра.
— В баталию играть изволите?
— Баталия была там, за столом. И вы её проиграли!
— Это как же? — едко спросил Орлов. — Убитых-раненых как будто нет.
— Вы негоциацию ранили... Господи! Ну как вы не поймёте? Открыв конференцию с предписанных в «Инструкции» пунктов и получив со временем по
Орлов не ответил, резко крутнулся на высоком каблуке, снова размашисто зашагал по аллее...
Карьера тридцативосьмилетнего графа была стремительной и блестящей. Впервые о нём заговорили во весь голос во время Семилетней войны, когда молодой офицер, будучи трижды ранен в сражении при Цорндорфе, остался на поле боя, а не сбежал в лазарет, как делали некоторые при малейшей царапине.
Перебравшись в Петербург, силач и красавец Орлов становится одним из главных организаторов и участников переворота 28 июня 1762 года, в результате которого на престол взошла Екатерина. Она щедро отблагодарила капитана — произвела в генерал-майоры и действительные камергеры, пожаловала графским титулом и орденом Александра Невского, шпагой с бриллиантами и сотнями крепостных, а позднее назначила генерал-фельдцейхмейстером и членом Совета.
Годы любовной близости с Екатериной, широкие возможности влиять на государственные дела воспитали в Орлове чувство собственной непогрешимости: ошибаться могли другие, он — нет!.. И теперь, выслушав безжалостные упрёки Обрескова, он не мог и, пожалуй, не хотел переломить гордыню и признаться, что действительно поступил опрометчиво, начав конференцию с вопроса о татарах.
А ведь Обресков был прав: в «Инструкции» разрешалось в случае упрямства турок «отступить от требования на обе Кабарды», что, по мнению Совета, «может относительно Крыма служить хорошим доказательством бескорыстных наших намерений в рассуждении вольности и независимости всех вообще татар».
...Раскачиваясь всем телом, Орлов, не оглядываясь, словно забыв об Обрескове, ходко шагал по песку. Тучный Обресков не стал догонять его — шёл медленно.
Орлов вдруг остановился, повернулся и с запальчивой грубостью крикнул, выбросив вперёд руку:
— Рано за упокой поёшь, старик! Ты меня ещё не знаешь!..
На четвёртую конференцию турки не явились.
Рано утром в затянутый зыбкими дымами русский лагерь приехал Ризо и передал послам записку от Османа. Упомянув о продолжающемся недомогании, эфенди попросил отложить конференцию ещё на несколько дней.
— Дождались, — коротко изрёк Обресков, скосив неприязненный взгляд на Орлова.
После размолвки на аллее отношения между послами стали натянутыми. Они прекратили вместе столоваться, разговаривали только при крайней необходимости — редко и мало, отдыхали по отдельности: Обресков — читал, прогуливался по лесу, Орлов — выезжал на охоту, по вечерам устраивал шумные пиршества, затягивавшиеся, как правило, далеко за полночь.
Минувший вечер не явился исключением — Орлов, с помятым, бледным лицом, воспалёнными глазами, туманно глядел на Пиния, складывавшего записку, и молча утюжил ухоженной рукой волосатую грудь. Услышав возглас Обрескова, механически спросил слабым голосом: