Покорение Крыма
Шрифт:
Солдаты увели Ризо.
Орлов сверкнул глазами:
— Я бы попросил вас, милостивый государь...
Обресков снова не дал ему договорить — пояснил примирительно:
— На проверку полномочий и прочие мелочи всё равно уйдёт несколько дней. Стоит ли начинать конгресс нанесением обид туркам?
— Я угодничать перед ними не намерен! — потряс пальцем Орлов.
— Я тоже... Только не вижу резона злить турок с первого дня. Всё ещё впереди!..
Орлов горячился зря: уже первые, предварительные, встречи, начавшиеся на следующее утро, показали, что рассудительный
Пиний доложил об этом Орлову и Обрескову, а те — при посещении турецкого лагеря — прямо заявили Осману о невозможности начать конгресс в неравных полномочиях.
— Яссини-заде — шейх храма Ай-София и, стало быть, особа неполитическая, — невозмутимо пояснил Осман-эфенди. — Посольский характер ему, как лицу духовному, совсем не приличествует.
— Принятые в свете обычаи — и вам сие хорошо известно! — обязывают соответствия послов достоинству представляемых ими держав, — заметил поучающе Обресков. — Стороны не могут негоциировать, не имея равного друг с другом ранга.
— Но духовные лица раньше у нас в посольства не включались, — возразил Осман. — Давайте в виде особенности примем этот его характер и начнём конгресс.
— В таком случае для уважения посольских качеств мы согласны на принятие всеми нами звания полномочных министров и не называться послами, — предложил Обресков.
— Мы обсудим это, — пообещал Осман.
Спустя день Ризо принёс короткую записку. Осман сообщил, что «в запасе есть султанская полная мочь на посольский характер Яссини-заде».
— Вот сволочи! — ругнулся брезгливо Орлов. — Ещё конгресс не открыли, а они уже норовят надуть...
По взаимной договорённости сторон конгресс было решено открыть 27 июля.
За полчаса до начала первой конференции в русском и турецком лагерях звонкоголосо пропели трубы, и оба посольства церемонно двинулись с двух сторон к залу для переговоров.
Несмотря на преклонный возраст, Осман-эфенди ехал верхом; одежды надел самые богатые, в руках держал трость с массивным набалдашником из чистого золота; лошадь его, покрытую расшитой серебряной нитью попоной, вели под уздцы слуги в широких красных шароварах и коротких зелёных куртках; тридцать таких же живописных слуг мерно вышагивали впереди посла, столько же — замыкали процессию. (Яссини-заде остался в лагере: в седле он держался плохо, а идти пешком вместе с прочими чиновниками посчитал зазорным для своего посольского достоинства).
Осман полагал, что его свита будет выглядеть красочно и внушительно. Но, увидев посольство русское, закусил от зависти губу.
Впереди процессии россиян, вальяжно развалившись в сёдлах, двигался эскадрон гусар в щегольских белых ментиках с серебряными шнурами, за ним — сто пятьдесят пажей, наряженных в яркие расшитые ливреи. Орлов и Обресков ехали в ослепительной карете: белый империал покрыт затейливыми золочёными разводами, шестёрка
У зала обе процессии остановились.
Осман, сдавленно кряхтя, слез с лошади и, поглядев на русских послов, почти одновременно вышедших с разных сторон кареты, снова испытал тоскующую зависть.
Орлов был похож на искрящуюся умопомрачительной красоты игрушку — в свите поговаривали, что его платье, усыпанное драгоценными каменьями, шитое-перешитое золотыми нитями, стоило до миллиона рублей; Обресков также принарядился в дорогой кафтан; на груди обоих — сверкающие ордена, через плечо — лента.
На фоне показного великолепия и богатства российского посольства, подавлявшего воображение блеском и пышностью, турецкое выглядело бледно и непритязательно.
Ровно в девять часов послы равными шагами вошли, с величавым достоинством отвесили друг другу поклоны, степенно расселись на приготовленные канапе.
Орлов вскинул голову и ровным глубоким голосом приветствовал Осман-эфенди от имени её величества.
Пиний перевёл его краткую речь на турецкий язык.
Осман бесстрастно высказал ответное приветствие и тут же беспокойно стал оглядываться — в его свите не оказалось человека, знавшего русский язык.
Обресков, владевший турецким, понял всё, что говорил эфенди, но сохранял холодную неподвижность. По губам Орлова скользнула лёгкая пренебрежительная улыбка. Пиний, готовый выручить турок, выжидательно посмотрел на графа — тот дёрнул бровью: церемониал требовал, чтобы речи послов переводили их собственные переводчики.
Смущённый заминкой Осман метнул злобный взгляд на Ризо. Переводчик растерянно заморгал и неуверенно, сбивчиво заговорил по-итальянски. Осман облегчённо вздохнул: церемониал был соблюдён.
После этого, согласно предварительной договорённости, посольские свиты покинули зал — остались Орлов, Обресков, Осман, их переводчики и два секретаря, готовые занести на бумагу любое оброненное слово.
Первая конференция была непродолжительной, около двух часов. Стороны её предъявили и проверили полномочия друг друга, подписали короткое соглашение о продлении перемирия до 10 сентября, а затем Осман, надломленный пышностью российского посольства, предложил отказаться от требований этикета и церемониала и делать взаимные посещения, «не возбуждая никакого сомнения и не примечая, будет ли кто в карете, верхом или пешком, с малой или большой свитой».
Орлов, в полной мере удовлетворивший своё честолюбие, самодовольно поджал губы и возражать не стал...
Через три дня послы встретились вновь. Теперь Осман был с Яссини-заде.
Вознамерившийся с самого начала переговоров взять их в свои руки, Орлов заговорил первым. Он напомнил туркам о причине возникновения войны, о настоящем положении взаимного оружия, о знатных завоеваниях российской армии; подчеркнул, что Россия требует удовлетворения её великих убытков, и предложил турецким послам представить условия такого удовлетворения.