Покоритель Африки

Моэм Сомерсет Уильям

— Чепуха! Дайте мне мягкую постель, сытно поесть да табака вдоволь — и пропади все красотки пропадом.

Адамсон молча улыбнулся. Беспечная болтовня Уокера придавала их тяжелому положению чуть мрачноватый комизм.

— Давай-ка посмотрим твою руку, — заявил он серьезным тоном. — Не ноет?

— Даже говорить не о чем. Завтра буду здоров как лошадь.

— Пожалуй, стоит все же обработать.

Уокер снял куртку и закатал рукав. Доктор размотал бинты и осмотрел обширную рану, а потом заново ее перевязал.

— Лучше не бывает, —

пробормотал он. — Удивительно, как иногда здорово все заживает, когда, казалось бы, и не должно.

— Устали, наверное? — поинтересовался Уокер, следя, как доктор ловко режет бинт.

— С ног валюсь, а работы перед сном еще море.

— Забавно. Отправляясь в Африку, я думал, что отлично проведу время. Ничего делать не буду — только охотиться.

— Да уж, пикника на природе не вышло, — отозвался Адамсон. — Впрочем, вряд ли кто-то ожидал, что все повернется так мрачно.

Уокер положил здоровую руку на плечо доктору.

— Мой друг, если я когда-нибудь вернусь в родные края, то второй раз ни за что не поддамся несусветной глупости и не отправлюсь на поиски приключений. Я найду мирное, спокойное занятие: стану зазывалой у виноторговца или страховым агентом.

— Все так говорят. Но вернешься домой — а перед глазами стоят здешние леса, равнины и палящее солнце, и даже москиты. Оглянуться не успеешь, как снова окажешься в этих Богом забытых землях.

Повисшую тишину прервал неожиданный вопрос Уокера:

— Доктор, вы не мечтаете о бифштексах?

Тот озабоченно уставился на собеседника, который с улыбкой продолжал:

— Иногда, когда на марше от жары голова идет кругом, а завтрак опять был скудный и несъедобный, у меня бывает видение…

— Мне было бы легче перевязывать, жестикулируй ты только одной рукой, — заметил Адамсон.

— Я сижу в своем клубе за маленьким столиком у окна с видом на Пиккадилли. Скатерть белоснежная, все блестит. И вот подобострастный лакей приносит бифштекс: идеально прожаренный и такой нежный, что прямо тает во рту. А рядом ставит тарелку хрустящей жареной картошки. Чувствуете запах? Другой, в ливрее, приносит мне кружку и выливает туда бутылку — большую бутылку пенного эля.

— Да вы, друг мой, изрядно повеселели.

Уокер с жизнерадостным видом пожал плечами:

— Не раз доводилось мне умиротворять жестокие муки голода беззаботной эпиграммой, а сочиняя сложный лимерик — обманывать убийственную жажду.

Фраза так понравилась юноше, что он решил запомнить ее на будущее. Доктор на мгновение задумался и серьезно посмотрел на Уокера.

— Вчера вечером я подумал, что вы, молодой человек, свое отшутили. И еще — что у меня кончился хинин…

— Попали мы тогда в переделку, а?

— Я здесь с Маккензи уже третий раз и, уверяю вас, никогда не был в столь полной уверенности, что нам конец.

Уокер позволил себе пофилософствовать:

— Знаете, а занятная штука — смерть! Стоит подумать о ней заранее, так от страха поджилки трясутся; а посмотришь

ей прямо в глаза — и все так просто, что не успеешь и испугаться.

Путешественники и вправду чудом избежали гибели, а теперь то и дело вспоминали этот страшный момент с поразительной беззаботностью. Кипел бой, отступать было некуда, и каждый показал, чего он на самом деле стоит. Всего пару часов назад дела шли совсем скверно, и теперь, в первый миг облегчения, они поневоле пытались обратить все в шутку. Однако основательный доктор Адамсон желал вспомнить все в подробностях.

— Атакуй арабы в те десять минут, они бы нас просто смели!

— А Маккензи-то оказался на высоте, разве нет?

— Еще бы не оказался, — сухо отозвался Адамсон. — По-моему, он решил, что нам конец.

— С чего вы это взяли?

— Я его неплохо знаю. Когда все ладится, Маккензи становится немного раздражителен. Он замкнут и молчалив — но только пока не вызовешь чем-нибудь его недовольство.

— Вот-вот! Тут-то он спуску не даст! — подхватил Уокер, припоминая замечания, которыми Алек не раз возвращал его с небес на землю. — Не зря туземцы прозвали его «Гром и молния».

— Зато когда дела плохи, Маккензи так и сияет, — продолжал доктор. — И чем хуже, тем он радостней.

— Знаю. Ты умираешь от голода, валишься с ног, промок до нитки и мечтаешь просто лечь и умереть потихоньку — а Маккензи прямо искрится. Ужасно. Если у меня плохое настроение, то пусть уж оно и у других будет плохое.

— Последние три дня он веселее некуда. Вчера шутил с дикарями.

— Шотландский юмор, — заметил Уокер. — На здешнем языке звучит смешнее некуда.

— Никогда не видел его таким радостным, — продолжал доктор, пропустив насмешку мимо ушей. — «Черт побери! — подумал я. — Командир считает, что нам крышка».

Уокер встал и лениво потянулся.

— Слава Богу, все уже позади. Мы три дня не спали. Теперь уж если лягу, то неделю просыпаться не буду.

— Мне пора к остальным пациентам. У Перкинса сильный жар — недавно бредил.

— Боже… Я совсем забыл.

В Африке люди менялись. Уокер с удивлением отметил, что вполне счастлив, и собирался отпустить по этому поводу какую-то остроту… Он едва не позабыл, что один его соотечественник был убит накануне, а другой получил пулю в голову и лежит без сознания. Два десятка туземцев мертвы, а весь отряд чудом избежал гибели.

— Бедняга Ричардсон.

— Ужасная потеря, — протянул Адамсон. — Смерть вечно забирает не тех, кого нужно.

Уокер бросил взгляд на силача-доктора, и его спокойное лицо помрачнело. Он отлично понимал, на что тот намекает, и лишь пожал плечами. Шотландец же продолжал:

— Если смерти не избежать, уж лучше бы чертов щенок Аллертон получил пулю вместо бедняги Ричардсона.

— Невелика была бы потеря, — помолчав, заметил Уокер.

— Маккензи долго терпел его выходки. Я бы отправил Аллертона на побережье вместе с Макиннери.