Покоритель джунглей
Шрифт:
— Ну-ка, посмотрите мне в лицо, мой славный лорд, — продолжал Барбассон, — у меня оба глаза на месте? Ну же, отвечайте, милорд, не то я рассержусь.
Несчастный, ничего не понимая, клацая зубами от страха, ответил полузадушенным «да!».
— Замечательно! — торжествующе воскликнул Барбассон. — Вы видите, что я никогда не шучу, ибо всякий раз, как это со мной случается, я теряю глаз. — И с грубоватой простотой добавил: — Уже давно, дорогой друг, я горю желанием познакомиться с вами и поддержать это милое знакомство. Я слежу за вашими поступками и действиями. Когда вы уничтожили всех обитателей Чинсуры, я сказал себе: «Смотри-ка, он молодцом, мой маленький Максвелл. Поставьте перед ним две-три тысячи мужчин, женщин и детей, вы не успеете и рта раскрыть, как уж никого нет…» Когда мне рассказали о вашем подвиге в Лакхнау — двести женщин, утопленных в пруду вместе с детьми, — я воскликнул: «Ах, черт побери, что за славный малый этот Максвелл! Нашлись бы такие, кто, пожалуй, пожалел бы детей, а он — никогда! Не дай Бог, вырастут, в воду малышню!» Наконец, когда присутствующий здесь мой друг Рама-Модели — вон тот высокий, слева, посмотри на него хорошенько, вы потом поближе познакомитесь, — так вот когда он сообщил мне, что ты расстрелял его отца вместе с пятью-шестью сотнями других стариков, а также женщин и детей, я подумал: «Да я никогда не познакомлюсь с душкой Максвеллом! С милашкой Максвеллом! С дорогушей Максвеллом! Нет, Барбассон, ты непременно должен с ним познакомиться». Барбассон — это мое имя, Барбассон Мариус, законный и единственный сын Филибера-Петрюса Барбассона, родился в Марселе… Ну уж это, мой добрый Максвелл…
— Ради бога, короче, Барбассон, — сказал ему Сердар, — вы же видите, что этот трусливый мерзавец сейчас упадет в обморок, и нам придется его нести.
— Раз вы настаиваете, Сердар, так и быть, прекращаю. Но только для того, чтобы сделать вам приятное, — ответил провансалец. — Если б вы знали, какое удовольствие я испытываю, видя, что этот гнусный негодяй дрожит, как заяц… Так вот, Максвелл, миленький, стремясь познакомиться с тобой и надеясь на случайную встречу, я уговорил нескольких друзей сопровождать меня, чтобы вместе с ними просить тебя принять приглашение и посетить владения Мариуса Барбассона, повелителя Нухурмура и окрестных мест. Думаю, этот визит будет для тебя истинным наслаждением.
— Чего вы хотите от меня? — заикаясь, выговорил Максвелл, совершенно уничтоженный.
— Предложить тебе на несколько минут мое гостеприимство… О, это будет ненадолго, — сказал Барбассон с жестокой усмешкой. — Ты только рассчитаешься с Рамой и со мной как единственным наследником моего друга Барнетта, у него к тебе небольшой должок после того, как ты его ограбил и выгнал из его дворца в Ауде. Но это сущая безделица, кое-кого я пропущу вперед, у них дела поважней. Расположен ли ты дать мне руку? Пошли, мой славный лорд!
— Так нет же! Я за вами не пойду… По какому праву вы беспокоите английского офицера во время его прогулки? — отважился несчастный, призвав на помощь остатки сил.
— По какому праву, Максвелл, милый мой! По какому праву? Неблагодарный, и ты еще спрашиваешь? Разве ты не видишь, что в моей любви к тебе я не хочу, чтобы тебя пристрелили как собаку за то, что ты продал тугам своего полковника, на место которого ты метил, вместе со всей его семьей?
Тут Максвелл понял, что вилять бесполезно, и дал увести себя, словно быка на бойню.
— Эй, приятель, смелей! — сказал ему Барбассон, передавая англичанина Раме и Нариндре, взявшим его под руки. Затем провансалец указал Сердару на тугов:
— Полагаю, не стоит труда тащить это в Нухурмур, не так ли?
Сердар склонил голову в знак согласия. Два верных подручных Кишнайи, сказал Анандраен, они захватили Диану, Мэри, юного Эдуарда, благородного Лайонеля Кемпбелла… В сердце Сердара больше не было места жалости.
— Не беспокойтесь, мои ягнятки, — сказал им Барбассон, — все в порядке. — И взяв свой револьвер, выстрелил в первого. Второй туг прыжком вскочил на ноги.
— С лету! — крикнул Барбассон.
Раздался выстрел, и туг с раздробленной головой упал рядом с товарищем. Ударом ноги мрачный исполнитель божественного и людского правосудия — оба негодяя давно заслужили подобную кару — столкнул трупы в пропасть. Максвелл при виде такой скорой расправы потерял сознание. Из ручейка, протекавшего неподалеку, Барбассон зачерпнул в шляпу воды и брызнул ею капитану в лицо. Тот быстро пришел в себя.
— Ну, смелее, — сказал ему Барбассон, — это пустяки, немного водички. В пруду Лакхнау ее было куда больше. Не дрожи так, твоя очередь еще не пришла. Офицер Ее Величества заслуживает лучшей участи… К тому же нам надо слегка объясниться, за тобой есть кое-какой должок, о котором ты позабыл. Знаешь поговорку «счет дружбы не портит»? Ты же не захочешь покинуть нас, не рассчитавшись?
Маленький отряд пошел в Нухурмур.
— Итак, что нам с ним делать? — спросил Сердар. — Бесполезно разыгрывать перед этим мерзавцем, этим чудовищем в человеческом обличье комедию правосудия. Есть негодяи, которые находятся не только вне закона, но и вне гуманности. Я отказываюсь судить его. Стоит мне подумать, что это он предупредил Кишнайю о приезде моей сестры в Бомбей, об их поездке в Нухурмур, кровь закипает у меня в жилах, и я считаю, что смерть — слишком легкое наказание для этого изверга.
— Сердар, — ответил Рама-Модели, — однажды, у стен Хардвар-Сикри, две тысячи людей были уничтожены этим негодяем, и, пока он командовал расстрелом, слышны были крики младенцев на груди матерей. После четвертого залпа артиллерийской батареи все крики прекратились, но в первом ряду среди трупов вдруг поднялся старик, который был только ранен, умоляя пощадить его. Он один остался в живых. Среди солдат раздались возгласы: пощадить! пощадить! И этот человек, обернувшись, спросил: «Кто здесь осмеливается говорить о пощаде?» Вместе с ним была собака, дог, и он сказал собаке, показывая на старика: «Пиль! Том, пиль!» И собака прикончила несчастного. Этот старик, — голос Рамы от волнения и гнева зазвучал глухо, — этот старик был мой отец, Сердар. Отдайте мне этого человека!
— Он твой, — ответил Покоритель джунглей. — Ступай, я не стану мешать твоей мести. Отомсти за Чинсуру, Хардвар-Сикри и Лакхнау!
Повернувшись к своим спутникам, Сердар сказал:
— Друзья мои, через час зайдет солнце, отправимся же к развалинам Карли, разрушим пристанище бандитов, вернем жизнь и радость несчастным пленникам.
— Сердар, если я вам больше не нужен… — мрачно сказал Рама-Модели.
Сердар все понял. Какое-то мгновение он колебался, но быстро подавил в себе инстинктивный великодушный порыв. Что он мог ответить старому товарищу по борьбе, несчастью и изгнанию, с таким нетерпением жаждавшему отомстить за отца, за тысячи невинных жертв, умерших в самых страшных мучениях… За спиной Максвелла было море пролитой им крови. Сердар уступил, но, словно не желая брать на себя моральную ответственность, ответил:
— Я беру с собой Сами, поэтому оставайся в Нухурмуре.
Покоритель джунглей и его спутники ушли. В пещерах остались только Нана-Сахиб, уединившийся в своих апартаментах, и Рама-Модели со своим пленником. В Нухурмуре воцарилась мрачная, наводящая ужас тишина, снаружи не доносилось ни единого звука, то была тишина могильного склепа.
Максвелл, который было обрел некоторую уверенность, увидев, что его оставили наедине с индусом, сразу почувствовал гнетущее воздействие этого страшного одиночества. Он находился в узком помещении с каменными сводами, слабо освещенном светом коптящей лампы. Поставленная на пол, она отбрасывала на потолок причудливые тени, которые в ее мерцающем свете казались ожившими призраками мщения.