Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
Шрифт:
– Пльсковичи потоптали старину нашу. В прошлую пятницу у вечевой башни сожгли на костре четырнадцать женок за ведьмовство, а вина их в том, что травы на потребу людей собирали, сушили и продавали. От недугов травы те. Как скажешь, владыка?
Евфимий не сразу ответил.
– Феодор, – после раздумья позвал он казначея, – пошли в Пльсков человека про то сыскать, за что женок пожгли. Пусть посадник отпишет.
– Я пять дней жду, владыка! – раздался вдруг голос рядом с Амосовым.
Труфан Федорович обернулся. Плотный, высокий человек, по обличью мореход, выступил вперед:
– Выслушай, владыка!
– Говори.
– Я двинянин, – начал мореход. – В Холмогорах подель note 23
– Не дивно то… – начал было говорить стоявший подле владыки боярин.
– Постой! – сделав рукой жест, словно отстраняя боярина, перебил двинянин.
Note23
Подель – поморская верфь.
Note24
Коча, кочь – двухмачтовое палубное мореходное судно; поменьше лодьи.
Он сделал еще шаг вперед и вынул из-за пазухи свиток пергамента:
– То не дивно, что лодьи пять годов дома не было, а дивно вот что… – И двинянин развернул пергамент.
– Ближе подь! – позвал владыка.
Двинянин шагнул еще. Теперь он держал свиток перед самыми глазами Евфимия.
– Вот здесь, – громко сказал мореход, – Матица земля, здесь река Обь, а тут человеки мангазеи живут. И зимой и летом море торосьем великим наполнено, но, ежели знаючи, тут вот рынчарой note 25 , – он пальцем повел вдоль жирной черты, изображавшей берег, – можно в меженное время note 26 лодьей али кочем плыть. Тут река великая, возле нее кости моржовой не счесть. Дале еще река есть, и везде моржовой кости много…
Note25
Рынчара – полоса чистой воды между берегом и плавучими льдами.
Note26
Меженное время – тихое, безветренное время в середине лета.
Двинянин взглянул в глаза владыке:
– Тимофей Лысун здесь впервой зимовал, кости моржовой собрал и в десять лодей не укласть. В другое лето он на восхсд солнечный той рынчарой сплыл.
– А ежели кормщик Лысун моржовой кости набрал столь, что лодье не вместить, зачем он дальше поплыл, почему домой не вернулся? – любопытно спросил Евфимий.
– Незнаемое, знать, потянуло. Да разве мореход, коли дорогу морскую в неведомые края увидел, повернет в обрат? Что ты, владыка! – удивился двинянин.
Евфимий улыбнулся.
– Ну, далее сказывай! – Видно было, что ему понравился ответ промышленника.
– Еще одно лето шел лодьей Лысун берегом, еще много малых рек и пять великих видел. А лесу стоячего нигде нет, не растет там лес. В местах этих, – двинянин вел пальцем по карте, – ежели ветры горные дуют, торосья далеко в море уносит. Везде морского зверя видимо-невидимо и заморской кости не счесть. Тут второй год зимовал Лысун. – Он показал на карту. – Следы многих людей здесь встречены, и людей Лысун видел – однако, мирные люди и наших не тронули… На третье лето Лысун снова на восход плыл. И здесь вот, – двинянин повысил голос, – кормщик в теплое море-океан вышел. А напротив этой земли другая великая земля лежит, и леса там растут всякие, словно здесь у Великого Новгорода. И реки большие есть, и наша рыба в реках живет.
Бояре и духовенство окружили промышленника, подошел и Амосов. Все с любопытством разглядывали морской чертеж.
– Кто чертеж писал? – не удержался Труфан Федорович,
– Лысун-кормщик, – ответил двинянин, – обучен сему художеству.
– Много ли людей сгибло? – спросил Евфимий, думая о чем-то.
– Один, на той земле похоронен. Носошник note 27 Степан Гвоздь. Наши там часовенку поставили, избенку, да тыном всё обнесли.
Владыка выпрямился и строго оглядел собравшихся. Потом поднял глаза на расписной потолок гридни.
Note27
Носошник – забойщик в моржовом промысле, стоящий на носу карбаса и бросающий в зверя «носок» – гарпун, брссковое копье.
– Слава тебе, господи! – торжественно сказал он. – Благословил ты народ русский новыми землями, реками и морями. Покорил ты те земли вере христианской, языку русскому, а власти новгородской… Артемий Дмитриевич, – обратился владыка к посаднику, – надо клич кликнуть: сто семей новгородских охочих в те земли звать… Построй десять лодей больших заморских для божьего дела, – обратился он к двинянину. – Из десятины нашей епископ в Холмогорах тебе воздаст. Грамоту у отца Феодора возьми. А я хлеб, рыбу соленую и другое, что надобно, из своих запасов дам.
Все молча поклонились, соглашаясь с Евфимием.
– А охочие люди найдутся: не сладко новгородцам сим годом, голодно. Уж сколько народа в полуночные страны ушло…
Послышался шум в дверях. Какой-то человек в мокрой, разорванной одежде, с кровавыми отметинами на лице протолкался вперед и упал на колени перед Евфимием:
– Владыка, защити нас от хлопей наших. Суда твоего прошу!
– Встань! – ответил новгородский владыка. – Поведай, на кого суда просишь?
Человек поднялся с колен, оставив на полу лужу грязной воды.
– Степашка-кожевник, – начал он, всхлипывая, – наймит мой, схватил меня, господаря своего, и на вече поволок. На вече вопить стал на меня облыжно. Народ черный, худые вечные мужичонки note 28 меня казнить порешили да, окромя того, били, кости намяли, а баба… та все в морду норовила, видишь, всего оцарапала… – Боярин громко заревел.
На него зашумели:
– Перестань орать, дело сказывай!
– На мост Великий привели да с моста в Волхов, – плаксиво говорил боярин. – И вовсе было тонуть стал, да рыбак Личков, сын с Людинова конца, спас – на свой челн из воды вынул… Теперь вот в чужой одеже скрываюсь.
Note28
Вечные мужики, вечники – миряне с правом голоса на вече.
– Поведай нам, боярин, – участливо обратился к пострадавшему владыка, – на вече Степанько что на тебя кричал?
– Облыжно кричал… – начал было боярин.
– Да ты говори делом! – оборвал его казначей Феодор. – Правду говори, ежели владыка спрашивает!
– Да я… он кричал… будто я… – боярин запнулся, – будто я женку его скрал и у себя дома держал. Ложно то.
– А кака женка тебе на вече рожу поцарапала? – смекнул, в чем дело, владыка. Он сразу посуровел. – Ты правду сказывай, а то велю приговор справить – будешь уху в омуте хлебать! Не пожалею… Была у тебя женка Степанькова дома?