Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
Шрифт:
– Была, – пряча глаза, сознался боярин.
– Была? А для чего тебе надобно чужих женок дома прятать, – своя-то есть небось?
– Есть, владыка милостивый, есть…
– Нехристь, в поганстве живешь! – загремел Евфимий, приподнявшись с кресла. – Язычник. Нет тебе моего прощения! – Старик разошелся и поднял посох.
Боярин, оставляя мокрый след, быстро отполз в толпу и, поднявшись на ноги, стал хорониться за спинами.
– А хитер бобер! – насмешливо заметил кто-то, – Вчерась в Волхов бросили – до седня и обсушиться не успел. Видать, недавно холопы из ушата
Многие улыбались в бороды. Всем был известен строгий нрав владыки.
Евфимий опустился в кресло и долго молчал, шевеля губами.
К нему подошел степенной тысяцкий Кузьма Терентьев.
Бесстрастным голосом он стал рассказывать Евфимию о голоде и болезнях в Новгороде:
– …Многие новгородцы ради спасения души своей бегут в монастыри – ближние и дальние, бегут в страны полуночные. Сильные слабеют, владыка, слабые мрут.
Тысяцкий приостановился и, вынув берестяную грамоту, приблизил ее к глазам:
– А мертвых тел по городу много: только в одной скудельнице note 29 , что на Прусской улице, – три тысячи. А окроме этой, на Людинцевой улице да на Колене, что твои люди строили, – полны…
Владыка сидел с закрытыми глазами. Трудно было понять, спит он или бодрствует. Сейчас, посмотрев на восковое лицо владыки, покрытое глубокими морщинами, Амосов подумал: «Немного ему жизни осталось: кровинки на лице нет».
Тысяцкий закончил свой доклад и отошел на прежнее место.
Note29
Скудельница – кладбище, общая могила.
Из толпы старых посадников вышел грузный, высокий боярин со шрамом на лице от сабельного удара.
Опашень note 30 ярко-синего цвета красиво охватывал могучую грудь поседевшего под шлемом воина, покрытую короткой кольчужной рубахой. Привычной рукой оправив короткий меч на широком поясе, он подробно стал рассказывать о военных приготовлениях и войнах в соседних странах.
Владыка сидел в неизменной позе – откинув голову и закрыв глаза. Только когда старый посадник стал рассказывать о нескольких тысячах язычников, которые, находясь в осажденном городе и не желая сдаться в плен крестоносцам, заживо сожгли себя, веки Евфимия дрогнули и глаза открылись.
Note30
Опашень – летняя верхняя мужская одежда.
– Хуже язычников, – внятно произнес владыка, – божьи рыцари, собаки! – и снова закрыл глаза.
Старый тысяцкий, ведающий градостроительством, постройкой церквей, мостовых, колодцами и городским водопроводом, сообщил, что по просьбе великого князя в Москву отправлены двести каменщиков.
Голова владыки чуть заметно качнулась, словно утверждая сказанное.
Место у кресла владыки занял казначей Феодор. Он долго и нудно говорил о хозяйственных делах Софийского дома. До слуха Труфана Федоровича донеслось перечисление разных мехов, моржовых и тюленьих шкур, рыбьего зуба, рыбы и других товаров из стран полуночных.
Наконец казначей закончил читать списки и другим, громким голосом сказал:
– Владыка, иноземные купцы видеть тебя хотят!
Глаза владыки раскрылись. Лицо сразу ожило. Взглядом умных, проницательных глаз он обежал присутствующих, словно отыскивая кого-то.
«Поживет еще владыка, – подумал Амосов, поймав острый взгляд старика, – поживет: в глазах силы много».
– Зови, отец Феодор, – разрешил владыка. Казначей сделал знак, и два воина с секирами, стоящие по сторонам двери, распахнули ее.
– Труфане, – позвал владыка, – стань ближе да слушай лучше!
Амосов подошел и встал у кресла Евфимия. Владыка больше не закрывал глаз и наблюдал, как группа людей в иноземных одеждах приближалась к нему. Казначей, наклонившись к владыке, шептал:
– Аглицкие гости, доньские, фландрские, из Генуи, персы, арабы, армяне, евреи, бухарские купцы.
Владыка кивнул головой и потом, в свою очередь, что-то шепнул казначею. Феодор отошел в сторону и скрылся в толпе.
Из труппы купцов вышел вперед один, в черном бархатном платье с кружевным воротником. Держа в руках большую шляпу с пером, он поклонился владыке.
– Каких земель гость? – спросил тихо владыка у Амосова.
– Аглицкой, – ответил Труфан Федорович, став совсем близко к Евфимию.
Купец витиевато и длинно приветствовал владыку от себя и других купцов и, окончив, еще раз поклонился и смолк.
Толмач, младший вечевой, дьяк Гаврила Конь без запинки переводил английскую речь. Бесстрастное лицо владыки не выражало ничего, кроме, может быть, усталости. Черный провал глаз, беззубый старческий рот подчеркивали глубокую старость Евфимия.
– Скажи аглицкому гостю – не государь я Господина Великого Новгорода. Народ новгородский сам своими делами государит… – Владыка передохнул. – Пусть говорит купец, – снова обратился он к толмачу.
Держа в руках большую шляпу с пером, купец поклонился владыке.
Английский купец начал издалека. Он рассказывал о своей стране, о богатствах ее, о великом числе городов, о множестве народа, о сильных и смелых воинах, о больших морских кораблях и опытных мореходах.
– Не слыхано о мореходстве вашем, – вдруг перебил толмача Евфимий. – А по земле новгородской храбрых мореходов, что песчинок на морском берегу.
– Нам известно о доблестных мореходах Великого Новгорода, – почтительно согласился купец. – И тем не менее прискорбно, – добавил он, – что морская дорога к Новгороду закрыта. И не только купцы других стран, но и сами новгородцы вынуждены торговать через немцев, кои захватили море в свои руки. Вашим купцам приходится торговать в убыток.
– Любецкие купцы нам хвалились, – снова вступил в разговор владыка, – будто они у вас лису за грош покупают, а лисий хвост за талер вам же продают. Стало быть, не так новгородцам, как вам Ганза поперек горла стала.