Покой
Шрифт:
– Ден, – вдруг сказала тетя, – ты пойдешь с ней.
– В этом нет необходимости, – заверила миссис Лорн.
– С ней должен быть кто-нибудь, если она собирается выйти в такую грозу, – это ведь недалеко, не так ли?
Миссис Лорн покачала головой.
– На заднем дворе. Дети, пойдемте со мной, я дам вам лампу.
За кухней находилась закрытая веранда с ржавыми, провисшими ставнями; я смутно разглядел стол, на котором были сложены помидоры – пирамидками, как пушечные ядра, – и из-под него миссис Лорн достала огромный старомодный фонарь, зажгла и отдала Марджи. Мне она сказала:
– Этого достаточно
На мне был ее дождевик; он не был впору, но я кивнул.
– Ну, не споткнись о подол. И не наступи на него, если сможешь. И не сдвигай шляпу назад – дождь будет падать на лицо и стекать по шее; носи ее, сдвинув вперед.
Она натянула мне на глаза слишком большую зюйдвестку, и Марджи рассмеялась – ее смех был как нож в спину.
– Ступайте!
Не нужно было и сходить с крыльца, чтобы попасть под дождь; он хлестал прямо сквозь ставни. Но когда миссис Лорн (без сомнения, промокнув при этом) открыла для нас дверь, показалось, что мы ступили под водопад. Я все еще толком не понимал, куда мы направляемся, и шум дождя был теперь слишком громким, чтобы спрашивать; но девочка повелительным жестом пригласила меня следовать за ней, и мы пустились в путь через – предположительно – двор фермы.
Мы обогнули что-то похожее на дровяной сарай и, шлепая по лужам выше голенищ наших ботинок, обошли обломки старого фургона для перевозки сена. Мгновение спустя я увидел, как Марджи дергает низкую, кривую дверь в здание чуть выше моей головы, и я взял у нее фонарь. Дверь открылась, и я услышал сонные, приглушенные шумом дождя протесты потревоженной птицы.
– Тут они несутся, – объяснила Марджи, как только мы вошли.
Смысл этого места ускользнул от меня, и, боюсь, я глупо таращился в ответ.
– Когда какая-нибудь курица не хочет нестись, папа кладет под нее фарфоровое яйцо – иногда это настраивает на правильный лад. Только оно разбилось; это случилось на прошлой неделе. Он обмолвился о том, чтобы использовать яйцо с каминной полки, пока не купит другое в магазине; но дело в том, что папа ничего не покупает, если находит подходящую замену. Я подумала, он шутит – как это, взять и положить нечто с изображением Иисуса под курицу? А потом яйцо исчезло, и я сказала маме. Он не хочет, чтобы она его продавала.
– Твой папа?
Девочка кивнула. У нее были огромные глаза, большие и серьезные; они, казалось, светились в свете лампы.
– Он иногда ведет себя странно. Неужели он положил бы яйцо с Иисусом под обычную курицу? Вдруг из него что-то вылупится?
Я сказал:
– Это же ненастоящее яйцо, правда?
– Ну, вроде того. Было бы кощунством класть его под обычную курицу. Из него может вылупиться что-нибудь маленькое и извивающееся, с сотней зубов, острых как иглы, – а потом оно вырастет и станет одной из тех тварей, которые живут в лесу и ночью, в такой дождь, выходят убивать коров и овец, и даже людей, если те подходят слишком близко.
Я пожал плечами, старательно демонстрируя, что мне все равно, вылупилось из китайского яйца подобное существо или нет.
– Так что нам лучше вытащить его, – продолжила девочка, – пока не случилось беды. Просунь руку под курицу и пощупай, есть ли там яйца – китайское больше, чем другие. Ты начнешь с той стороны,
Я подчинился с нервозностью, к которой примешивался страх городского мальчишки перед курами и неприятной фантазией, которую девочка только что заронила в моем сознании, – к тому же она забрала фонарь, так что я трудился почти в темноте, и на стене из некрашеных досок подпрыгивала моя огромная тень. Я нашел два яйца – обычных, грязных, снесенных курами.
Когда мы встретились (она осмотрела в два раза больше гнезд), Маржи спросила:
– Не нашел?
Я покачал головой.
– Дай посмотрю, – сказала она и быстро перепроверила гнезда, которые я уже обыскал. – Его здесь нет.
Я с готовностью согласился, и, не сказав больше ни слова, Марджи распахнула дверь и снова вышла под дождь. Я закрыл курятник, рванулся следом – боялся, что она сильно опередит меня и я останусь в полной темноте, для чего в дождь хватило бы расстояния в несколько ярдов, – и оказался в похожем на пещеру здании, наполненном запахами скота и коровьего навоза. Я спросил, не собираемся ли мы вернуться в дом.
– Это скотный двор. Я подумала, ты захочешь взглянуть на животных.
– Я видел множество коров.
– У нас есть несколько очень славных. Видишь вон ту рыжую? Это Белль, она джерсейская, а та, что рядом с ней – Бесси, – наполовину джерсейская.
Я проявил мужество, очень нежно погладив Бесси по носу.
– Некоторые могут забодать. Бесси забодает кого угодно, а в одном стойле – козел.
– В котором?
– В этом. – Марджи подошла к явно пустому стойлу и заглянула внутрь. – Сейчас он лежит.
– Можно посмотреть?
Я последовал за ней, но она угрожающе положила руку на щеколду.
– Что я сделаю, – медленно произнесла она, – так просто открою дверцу и потяну на себя, спрячусь за ней – тогда козел не сможет до меня добраться. Он вылетает прямой наводкой, как пуля, и бросается на все, что движется. Потом, пока он будет занят, я побегу вон к той лестнице и заберусь на сеновал.
Я попятился от стойла.
– По-моему, там вообще нет козла.
Тут я зацепился каблуком за рукоять граблей и, пытаясь не упасть, взмахнул рукой, которая по чистой случайности угодила в ящик для корма на двери пустого стойла. Под затхлым сеном лежало что-то гладкое, округлое и прохладное.
Должно быть, выражение моего лица подсказало Марджи, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Козел (так или иначе, воображаемый) был забыт, и она бросилась посмотреть, что я нашел; штуковина была слишком большая, чтобы надежно ухватить одной рукой, и я порылся в ящике обеими. Когда я наконец вытащил находку, мне показалось – и это первое впечатление еще не до конца развеялось, – что это жемчужина.
Оно было кремово-белым, блестящим и как будто поглощало свет фонаря. Я воображал, что китайское яйцо окажется почти сферическим, с одним чуть сужающимся (лишь самую малость) концом, как куриные яйца, которые мне доводилось видеть. На самом деле по длине оно было в два с лишним раза больше, чем в диаметре, так что напоминало – по крайней мере, формой – яйца некоторых диких птиц. Как я уже говорил, оно было белым, и его поверхность украшали рисунки, выполненные в коричневом цвете – настолько темном, что в тот момент, при свете фонаря, я принял его за черный.