Покров для архиепископа
Шрифт:
Время шло. Проходили минуты, но в этом месте они казались Фидельме вечностью.
В первый момент она не была уверена, что ей не показалось. Приглушенный шорох доносился откуда-то из-за стен, словно звук потасовки. Потом послышался удар — словно упало что-то тяжелое.
Она наклонила голову в ту сторону.
— Брат Ронан! — негромко позвала она. — Это вы?
Сводчатые стены отозвались эхом, а когда оно замерло, сделалось тихо.
Она повернулась, взяла лампу и осторожно направилась в соседнюю пещеру, оказавшуюся такой же по размеру и форме. Фидельма
Распростертое на полу тело Фидельма увидела сразу. Человек лежал ничком, с раскинутыми руками, возле левой ладони валялась потухшая свеча. Подол бурой домотканой рясы смят и задран до колен, на ногах — кожаные сандалии. Телосложение плотное. Но только колумбанская тонзура — выбритая передняя часть головы от уха до уха и длинные волосы сзади — дала ей понять, что это точно брат Ронан Рагаллах.
Она отставила лампу в сторону и наклонилась, чтобы перевернуть его.
И чуть не вскрикнула, поняв, что ничто в этом мире ему уже не поможет. Незрячие глаза, потемневшее лицо и вывалившийся изо рта язык говорили сами за себя. Горло круглолицего монаха стягивали веревочные четки, глубоко впившиеся в кожу.
С горечью Фидельма поняла, что брат Ронан Рагаллах больше никогда ничего ей не скажет. Он мертв.
Фидельма, вздрогнув, огляделась, — ведь убийца должен быть где-то рядом, раз она слышала, как Ронан Рагаллах упал замертво. Убеждая себя, что пока что ей ничего не угрожает, она принялась внимательно рассматривать тело.
Ее взгляд привлекла правая рука, все еще сжатая в кулак. В кулаке был обрывок ткани — бурой мешковины. Нет, даже не обрывок — ткань полоснули ножом, пытаясь вырвать из его руки, и нож почти отрезал лоскут. Брат Ронан нес что-то в мешке и не хотел расставаться с этим, даже умирая. Убийце, не менее упорно желавшему это получить, пришлось отрезать мешок ножом.
Фидельма потрясенно покачала головой, снова подняла лампу и осветила тело.
Невдалеке что-то блеснуло.
Одна поднялась, подошла и подняла что-то с пола, и глаза ее округлились от изумления, когда она разглядела находку.
То был серебряный потир, сделанный не очень искусно и слегка погнувшийся и поцарапанный от неаккуратного обращения. Она мгновенно осознала, что у нее в руках скорее всего одна из чаш, пропавших из сундука Вигхарда. Но что это значит? Тысячи вопросов замелькали в ее голове. Тысячи вопросов и ни одного ответа.
Если Ронан Рагаллах имел при себе пропавшие сокровища Вигхарда, значит ли это, что он их украл, а если да — означает ли это, что она ошибалась и в самом деле убийцей был он? Но нет, что-то тут не так. Зачем тогда ему было писать ей, назначать встречу и клясться, что он не имеет отношения к смерти архиепископа? Она была в растерянности.
Снова наклонившись над телом, Фидельма принялась торопливо ощупывать одежду. В кожаном кошельке-крумене у Ронана лежало несколько монет и листок папируса. Она взяла его и рассмотрела. Он был исписан теми же странными буквами, что и лоскут, найденный на полу его комнаты на постоялом дворе Биэды. Арабским письмом.
Фидельма изумленно вдохнула, увидев, что листок оборван. И кусок, которого недоставало, по размерам и форме был очень похож на тот, что она нашла. Значит, это и была оставшаяся часть записки. Она быстро спрятала папирус в сумку-марсупий. Затем взяла в одну руку серебряный потир, а в другую лампу, встала и отправилась обратно в катакомбу Аврелии.
Не успела она войти туда, как услышала приближающиеся голоса. Она помедлила. Голоса были низкие, громкие и отдавались эхом. Говорили на каком-то странно звучавшем языке.
Здравый смысл подсказал Фидельме, что эти люди никак не могли быть причастны к убийству брата Ронана. Тот, кто только что убил ирландского монаха, вряд ли мог появиться, крича и топая, со стороны, противоположной той, куда он, вероятнее всего, убежал. Но какое-то чувство заставило ее замереть. На мгновение задумавшись, она оглядела пустые локулусы, нашла среди них один, который наименее возвышался над полом и, потушив лампу, забралась в него и легла на спину, как лежат мертвые.
Голоса приближались.
Уже было понятно, что это спорят двое мужчин — хотя языка она не понимала, но отчетливо слышала горячность в интонациях. На стенах запрыгали пятнышки света. Она лежала, подглядывая меж полуприкрытых век, и молилась, чтобы эти двое, проходя мимо, не решили осмотреть покоящиеся в нишах тела.
Две темные фигуры вошли и, к ее ужасу, остановились посреди зала, подняв свечи.
Фидельма услышала, что один сказал что-то, что содержало слова «Аврелия Рестутус». Другой несколько раз произнес слово «кафир». Очевидно, они ждали. Она закусила губу, задумавшись. Неужели они ждали брата Ронана Рагаллаха?
Один из них — судя по всему, менее терпеливый, чем его товарищ, — пошел в следующий зал. Фидельма лежала неподвижно, зная, что он увидит там. Вскоре оттуда донесся отрывистый крик и какое-то слово — что-то вроде «Бисмилла!». Потом она услышала, как второй человек подбежал к своему товарищу и воскликнул: «Ма усбилла!»
Когда же пещера вновь погрузилась во тьму, Фидельма выскользнула из ниши, схватила лампу и потир и тихо и быстро вышла в другой коридор. За спиной слышались встревоженные голоса. Она не рискнула остановиться, чтобы зажечь лампу, и с надеждой двинулась вперед в темноту. Она повторяла про себя наставление Антонио, на этот раз в обратном порядке, и стала взбираться по короткой лестнице, переложив лампу и потир в одну руку, а другой ощупывая пространство перед собой. Ей удалось преодолеть ступеньки, лишь один раз оцарапав колено об острый камень.
Поднявшись, она приостановилась, чтобы отдышаться, а потом свернула направо, в длинный коридор. Как долго по нему идти? Через двести шагов коридор расширился, и она оказалась в богато украшенном склепе. Она снова остановилась, тяжело дыша, и склонила голову набок. Звуков погони слышно не было.
Фидельма опустилась на колени в совершенной темноте и поставила на пол перед собою лампу и потир. Потом порылась в сумке и вытащила коробочку с трутом. От волнения ей не сразу удалось зажечь светильник.