Покров над Троицей
Шрифт:
На стороне Лжедмитрия II пришли воевать участники «рокоша» — внутренней междоусобной борьбы короля и шляхты в соседнем государстве. После поражения 6 июля 1607 года в битве под Гузовым, вольная шляхта была вынуждена выбирать, где ей служить дальше.
Одни откликались на летние призывы «дважды воскресшего царевича», другие просто шли наудачу в Московское государство, потому что дома после окончания рокоша им не приходилось ждать королевской милости, и когда прошел слух, что Дмитрий жив, к нему отовсюду потянулись люди.
Полковника Лисовского, основателя войска «лисовчиков», как и других шляхтичей, ждала в Речи Посполитой смертная казнь. Поэтому в Московском государстве они готовы были пойти на все, а Лжедмитрию II следовало бы уже тогда задуматься, кто к кому нанимается на службу. Впрочем, он тоже был заложником внешних обстоятельств, категорически не учитывающих его намерения.
Претенденту на престол положено быть щедрым, раздавать подарки и милости, укрепляя и расширяя тем самым свою неустойчивую власть. У «тушинского правителя» конфетно-букетный период заигрывания с народом закончился, так толком и не начавшись.
По всему северу городовые общины пересылали грамоты о том, что произошло в Вологде после присяги тушинскому царю: «Велено собрата с Вологды с посаду и с Вологодского уезда и со архиепископских и со всяких с монастырьских земель с сохи по осми лошадей с саньми, и с верети, и с рогожами, да по осми человек с сохи, а те лошади и люди велено порожжие гонити в полки». Кроме обременительной подворной повинности, наложенной на церковные земли, Вологодский посад и уезд обязаны были поставить с каждой выти — податной единицы — огромное число разных продуктов, утомительное перечисление которых, вероятно, было заготовлено каким-то тушинским Фальстафом: «столового всякого запасу, с выти, по чети муки ржаной, по чети муки пшеничной, по чети круп грешневых, по чети круп овсяных, по чети толокна, по чети сухарей, по осмине гороху, по два хлеба белых, по два ржаных, да по туше по яловице по болшой, да по туше по баранье, по два полти свинины свежия да по два ветчины, да по лебедю, да по два гуся, по два утят, по пяти куров, по пяти ососов, по два зайца, по два сыра сметанных, по ведру масла коровья, по ведру конопляного, по ведру рыжиков, по ведру груздей, по ведру огурцов, по сту ретек, по сту моркови, по чети репы, по бочке капусты, по бочке рыбы, по сту луковиц, по сту чесноку, по осмине снедков, по осмине грибков, по пуду икры черныя, да по осетру по яловцу, да по пуду красныя рыбы, да питей по ведру вина, по пуду меду, по чети солоду, по чети хмелю».
Все это добро надо было везти в Тушино на других подводах, взятых у мирских уездных людей. Иногда такие грубые «материальные» детали лучше всего объясняют высокую политическую материю. Выслушав присланный указ, «вологжане против тех грамот ничего не сказали, многие заплакали, и говорили де тихонько друг с другом: хоти де мы ему и крест целовали, а токо б де в Троицы славимый милосердый Бог праведный свой гнев отвратил и дал бы победу и одоление на враги креста Христова государю нашему царю и великому князю Василью Ивановичу всея Руси».
Именно тушинские грабежи стали спасительными для правительства царя Василия Ивановича. В окружных грамотах, рассылавшихся из Москвы, очень умело обыгрывалось недовольство повсеместным присутствием тушинцев. Действия «воровских» отрядов объясняли как борьбу против православной веры: «А ныне и сами не ведаете, кому крест целуете и кому служите, что вас Литва оманывает; а то у них подлинно умышлено, что им оманути всех и прелстя наша крестьянская вера разорите, и нашего государьства всех людей побита и в полон поимати, а досталных людей в своей латынской вере превратить». Ссылаясь на тушинский порядок, царь Василий Шуйский отвращал своих подданных от присяги тому, кто раздирает на части Московское государство: «…а ныне литовские люди нашего государьства все городы и вас всех меж собою поделили по себе и поросписали, кому которым городом владети; и тут которому быти добру, толко станет вами Литва владети». От царя шли обещания наград, прощение тем, кто, «исторопясь», «неволею» или по неведению целовал крест проклятому «Вору». О сидевших в осаде в Москве людях говорили, что они «все единомышленно хотят за святыя Божии церкви и за всю православную крестьянскую веру с воры битися до смерти». Всем, кто поддержит эту борьбу и «на воров помощь учинит», обещалось такое «великое жалованье, чего у вас и на разуме нет».
В городах Московского государства началось обратное движение в поддержку царя Василия Шуйского. Сделать это было непросто, потому что раскол, произошедший в городах и уездах, коснулся местных дворянских обществ, столкнул между собою «лучших» и «молодших» посадских людей. Одни только крестьяне никуда не бежали и не покидали своих мест, единственный выход для них оставался в самообороне. Посадские же люди убегали и искали приюта в других городах, где их не могли достать тушинские мытари.
Представители одного и того же служилого «города» и даже родственники сидели в осаде в Москве и Троице-Сергиевом монастыре, а их братья воевали на стороне Тушинского Вора. Когда в ноябре-декабре 1608 года от самозванца отложились Ярославль, Кострома, Галич и другие крупные центры Замосковного края, дворянам этих уездов пришлось воевать друг с другом! Нижегородское ополчение воеводы Андрея Семеновича Алябьева, ходившее походами на Арзамас, Муром, Касимов, вступило в бои с отрядами под предводительством дворян из Владимира и Суздаля, воевавших на стороне Лжедмитрия II.
В этих условиях Ксения Годунова, искренне презиравшая Шуйских и ненавидящая «тушинского вора», считала своим долгом и единственным спасением себя и Отечества привлечение третьей силы, не участвующей в династических спорах, но способной обоих низвергнуть. Вот тогда-то и понадобится новой власти легальное обоснование своего присутствия, тогда и сыграет свою роль, как ковровая дорожка к трону, ее царское происхождение.
Ксения дописала письмо, придирчиво проверила текст и скорописью принялась переписывать его по-латыни. Сверив с оригиналом, она порвала первоначальный текст и выкинула обрывки в огонь, спрятала в рукав оставшийся в одном экземпляре латинский вариант и зашла в горницу, где увлеченно беседовали Ивашка, Игнат и Дуняша.
— Поручение у меня к тебе, Иван, — повелительно начала Ксения, отведя в сторонку и внимательно осматривая щуплого подростка, будто прицениваясь, — да вот не знаю, справишься ли?
— Распоряжайся мною, как душеньке твоей угодно, царевна-матушка! — Ивашка поклонился в пояс.
— По-латински разумеешь? — присела на самый краешек скамьи Годунова, испытывающе глядя на паренька.
— Языкам не обучен, — вздохнул писарь, — но копировать могу — не отличишь.
— То, что можешь — это хорошо, — благосклонно кивнула Годунова, — а вот делать так, чтобы никто не отличил — не надо. Пиши своим почерком, не подражай… Но главное, Иван, про мое поручение и грамотку эту знать никто не должен. Разумеешь?
* * *
Когда через два дня Ивашка, гордый исполненным поручением, вприпрыжку выскакивал из подвального хранилища, он с размаху налетел на прогуливающегося по свежему воздуху Голохвастова. Ударившись головой в плечо воеводы, писарь не удержался на ногах, отлетел на несколько шагов назад, неловко и больно упал на мерзлую землю. Свиток, предназначенный Ксении Годуновой, выпал у него из рукава и предательски покатился к ногам воеводы, скорчившегося от боли в раненом боку.