Покровитель для оторвы
Шрифт:
Снова раздается трель звонка.
Вздрагиваю и нахожу свой сотовый на полу. Незнакомый номер.
— Да?
— Екатерина Невзорова? — интересуется на том конце неприветливый женский голос.
— Нет, она…
— Людмила Назарова дала нам этот номер, — нетерпеливо перебивает меня женщина на том конце провода.
Так,
— А вы кто? — задаю резонный вопрос.
— Реанимация Областной Клинической Больницы. Сегодня к нам по скорой доставили гражданку Назарову. Но если я ошиблась номером…
— Нет, нет, — почти кричу в трубку, боясь, что она отключится. — Простите, я только проснулась. Сразу не поняла. Что с ней? Как Ка… Люся?
— Она в тяжелом состоянии. Переведена из операционной. Нам нужны ее документы…
— Документы? — эхом повторяю я, стараясь сообразить, что от меня хотят.
— Да, паспорт, СНИЛС и медицинский полис.
— Я все привезу. Можно мне будет ее увидеть?..
— Девушка. Она в реанимации. К ней не пускают даже следователя. Подвозите документики, — наставительным тоном вещает женщина и вешает трубку.
А мне так много еще надо спросить. Например, почему Катя назвалась моим именем?
— Девушка, я вам в сотый раз повторяю. К ней нельзя, — начинает злиться медсестра на посту.
Я на перекладных практически еще до рассвета добралась до Смоленска.
Кутаясь в старую куртку, курила в больничном дворе и ждала, когда откроют отделение. И вот теперь меня не хотят пускать.
— Я все понимаю, но я только на минутку… на секундочку, — поправляю себя, заметив ее недовольный взгляд.
— К ней никого не пускают, даже следователь ночевал под дверями, — проговаривается она.
— Он чужой! А я — родня!
— Вы сестра? — она смотрит на меня с недоверием.
— Почти… — я мнусь. Врать сейчас мне почему-то совсем не хочется. — Мы детдомовские. В трех лет вместе…
Горячие слезы катятся по моим щекам. Всхлипы не дают мне говорить.
— Хорошо, — почти шепотом соглашается она. А я не могу поверить в то, что сейчас увижу Катьку.
— Только вещи оставь здесь.
— Но…
— У
Я шуршу за ней синими бахилами.
Полутемный коридор. Крашенные масляной краской стены. Бетонный пол. На небольшом старом диване спит мужчина. Следователь?
Мы останавливаемся почти около него. Медсестра толкает дверь, пропуская меня вперед.
— Пять минут.
— Спасибо, — шепчу в ответ и проскальзываю в палату.
Зажимаю рот руками. На белоснежной простыне на огромной функциональной кровати лежит Катюша.
На ее посиневшем лице нет ни одной знакомой черточки. Нос распух и сместился.
На шее кровоизлияния.
Одна рука спрятана под одеяло, другая в гипсе до самых пальчиков.
Я сползаю на стул и пытаюсь подавить рыдания.
— Не… плачь… — едва могу различить слабый шепот.
— Катя… Катюша… — бросаюсь к ней.
— Тише… Катя… это ты… — каждое слово дается ей с трудом.
— Но почему? Зачем? — я убираю спутавшуюся от пота и крови прядь с ее лица. Смотреть на которое страшно.
— Так… так надо, — она тяжело дышит. — У меня… нет… документов.
— Нет документов? — повторяю эхом. — А где они?
Она закрывает глаза и тяжело вздыхает. Из-под опущенных ресниц скатывается слеза.
— Надо позвонить Эдику, он все приве… — я замолкаю на полуслове, увидев безумный страх в ее глазах. — Это он???
Она опять закрывает глаза. В знак согласия.
— За что? — выдыхаю я.
— Я… я сама виновата…
— Ты? Солнышко, ты что? Что ты такое говоришь? — я глажу ее по руке, моя ладонь соскальзывает на живот.
И я понимаю, что что-то не так.
Катя всхлипывает и пытается натянуть одеяло. Но я ей не даю. Осторожно отодвигаю край и едва не вскрикиваю.
У моей Катюши впалый располосованный живот. Ей делали кесарево. Но срок был еще маленький… Ребенок не выжил…
— Я… сама… виновата, — снова твердит Катя.