Покушение Аллисы
Шрифт:
— Папа! — догадалась Аллиса. — Он же марсианин!
И верно! Я совсем забыл о присущем марсианам гермафродитизме! Кстати, поговаривают, что именно первые представители марсиан на Земле ввели в тамошнюю моду стиль «унисекс».
— Рассказывают, что Второй капитан обладал уникальным музыкальным слухом, — поведал доцент. — Он не терпел никакой фальши, и посему известны даже случаи, когда целые народы были истреблены отважными капитанами за неправильное исполнение гимна их страны.
Третий капитан никакого удивления не вызвал, так как выглядел типичным мистерфиксианцем. Он стоял, вызывающе набычившись, в его рту поблескивал золотой зуб («Раскрашенная сталь», пояснил доцент, «уже третий вставляем — крадут, негодяи!»), а из кармана торчал козырек клетчатой кепки.
— А где четвертый? — вдруг спросил Можейка.
— Снова-здорово? Какой еще четвертый? — удивился Ползучий.
— Предание гласит, — нараспев заговорил кок-историк, — что было ранее не три капитана, но четыре. Имен их не ведали, а был один Безотцовщиной, да Женщина-Мужчина, а еще с ними Блатняк ходил в рубахе красной да серьгой в ухе, четвертым же назывался Умник с глазами премудрыми, за стеклами спрятанными. А тут только трех вижу! — резко закончил Можейка, сузил глаза и хищно спросил. — Пошто?
— Я обещаю, — торопливо заговорил доцент. — Я разберусь. Я приберусь. Я…
— Достаточно, — отрезал кок. — Вы мне плюнули в душу. Негодяи!
И он с оскорбленным видом пошел вперед по широкой аллее, которая вела к базе. На Ползучего было жалко смотреть — вся его многолетняя работа шла псу под хвост.
— А может, это и не капитаны были, — вдруг сказал Можейка, когда уже начавший всхлипывать Ползучий принялся отпирать дверь. — Всего ведь не упомнишь.
Доцент, буквально стерев Можейку взглядом с лица Ых-Кука-150, отвернулся и пнул дверь ногой.
— Милости прошу к моему, если можно так выразиться, шалашу, — сказал неприветливо он.
И я тут же треснулся лбом об косяк.
— Ишь ты, — пробормотал я, потирая шишку и кляня доцента, вовремя не включившего свет.
Войдя в крохотную комнату, мы увидели заваленное различными бумагами пространство, в котором комфортно могла разместиться разве что черепашка, да и то средних размеров.
— Рассаживайтесь кому где удобно, — любезно предложил доцент. — Места всем хватит.
Кока долго уговаривать не пришлось. Он уселся по-турецки прямо на пол. Полозков и Голубой втиснулись в одно кресло, Аллиса одним обезьяньим прыжком взгромоздилась на шкаф, мне же ничего не оставалось, как разместиться на столе между двумя кипами бумаг и копией памятника капитанам из папье-маше. Доцент забился в самый темный угол и принялся чем-то неаппетитно чавкать.
— У меня как раз перерыв на обед, — сообщил он между чавками, — так что не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, о чем хотите.
— Кто вам сказал, что разговаривать с набитым ртом прилично? — спросила дщерь.
— Можно ли почитать дневники Первого капитана? — спросил я.
— Сколько световых часов налетал каждый из них? — спросил Полозков.
— Они вели кулинарные записи? — спросил Можейка.
— Где здесь туалет? — спросил Голубой.
Доцент поперхнулся. Наши одновременно заданные вопросы повергли его в легкую панику.
— Туалет там, — решил начать с более важного Дорофей, и его тощая ручка с сосисочными пальцами возделась над столом. — Налево по коридору. Кулинарных записей они не вели, ели по старинке, из тюбиков. Световых часов капитаны налетали много, подсчету не поддается. Нет!!!
— Последний ответ был не на мой вопрос? — с надеждой спросила Аллиса.
— Именно на твой, — и доцент вызывающе зачавкал.
— Ч-черт, — процедила дочка. — Ладно, это мы еще додумаем.
— А что с дневниками, доцент? — напомнил я.
— Дневники капитана темны и непонятны, — с излишней поспешностью отозвался Дорофей. — Вам они ни к чему. Разгадывать их надо, как египетские иероглифы — долго и нудно.
— А чего их разгадывать? — пожал плечами я и написал на стене маркером несколько слов по-египетски.
— Запачкали стену, — констатировал Ползучий. — Как не стыдно!
— Прощенья просим, — спохватился я. — Волнуюсь очень. Зверей редких хочется.
— А хотите я вам расскажу про Трендуна? — оживился доцент. — Это такая редкая птичка, и, кстати, она связана с капитанами!
— Это не тот ли попугай, что сидел на башке Первого? — несколько невежливо вмешалась Аллиса.
— Тот самый! — воскликнул Ползучий. — И очень редкий! Таких просто нет в природе! Осталось всего несколько штук, на планете Глюк. Рифма! Ха-ха-ха!
— Положим, за попугаем мы слетаем, — поддался искушению и срифмовал я. — Но как же быть с дневниками…
— Это не попугай, — оскорбленно заявил доцент. — Я же вам сказал. Это — Трендун. Он славится тем, что знает практически все языки Галактики. А еще он не может удержать ни единой тайны своего хозяина. Как только видит других людей, тут же старается натрендеть побольше. Поэтому их так мало. Практически нет. Ну как? Летите?
— Летим, — пожал плечами я.
— А еще я знаю про Грустную планету! — триумфально заявил доцент. — Спорим, вы про нее не знаете? А вот мне повезло. Когда я общался с тем чокнутым, который привез сюда космический мусор, он рассказал мне про эту планету. Она очень интересная!
— Что может быть интересного на Грустной планете? — хмыкнул Голубой.
— Как же! А грустные звери? Грустные птицы? Рыбы грустные, в конце концов?!! — замахал руками Ползучий. — Вот! Что вам еще нужно? Трогайтесь в путь, и поскорее, пока всех грустных тварей не разобрали!
— Нет уж, никуда мы не тронемся, пока вы нам не расскажете о дневниках капитанов! — и Аллиса, вытащив из-за пояса рассекатель, направила его на онемевшего доцента. — В кресло, сволочь! Сидеть! В глаза смотри! Что знаешь о капитанах?
— В-всё, — выдавил Ползучий, заслоняясь банкой тушенки, которую он все это время усердно поглощал.
— А дневники?
— Нет у меня дневников! — пискнул доцент. — Только мемуары Первого, да и то в основном о школьных годах, что он тогда ел и чем болел. Про зверей — ничего нету.