Покушение на шедевр
Шрифт:
Уильям Аларик Пайпер задернул шторки перед картиной.
— Предоставьте это мне, мистер Маккракен. Я постараюсь сделать все, что смогу. Но надежды на благополучный исход невелики.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт смотрел на карту Южной Африки и грустно качал головой. Он собственноручно пометил на этой карте три городка, три железнодорожных пункта — Ледисмит, Мафекинг и Кимберли, — подвергшихся осаде британских войск, которые отправились за тридевять земель усмирять мятежных буров. Величайшей империи, какую только видел мир, бросили вызов две крошечные республики, затерянные в
— Какие новости с Олд-Бонд-стрит, Джонни? — спросил Пауэрскорт, с треском захлопнув атлас.
— Я рад, что в действительности мне не нужно ничего продавать, Фрэнсис. Это очень странный мир. Я побывал во всех трех местах — у Кларка, Капальди и Декурси с Пайпером, — и везде мою картину осматривали приглашенные туда эксперты. Но на самом деле это был один и тот же эксперт! Причем, обрати внимание, он ни разу не проговорился о том, что уже видел моего Леонардо.
— Ты считаешь, ему трижды заплатили за одну и ту же экспертизу? Он сказал, что это Леонардо? — спросил Пауэрскорт.
— Уверен, что ему заплатили во всех трех фирмах. Дважды он сказал, что это ненастоящий Леонардо. Оба раза он очень долго разглядывал картину. Так что на втором и третьем сеансах я притворялся, что меня сморил сон.
— И что же открылось тебе в сновидениях, Джонни?
— Ну, — сказал Джонни, по привычке приближаясь к серванту, — эта работа вызывает страшную жажду, Фрэнсис. Пожалуй, я пригублю твоего белого, «Бон», если ты не против.
Пауэрскорт всегда поражался тому, как быстро его друг справляется с этим сложным делом — найти штопор, откупорить бутылку, наполнить бокал. В этот раз вся процедура отняла у него не больше десяти секунд.
— Так вот, — Фицджеральд снова устроился в кресле, теперь уже с бокалом вина в руке, — думаю, я извлек из своей экскурсии кое-какую пользу. Во-первых, фамилия эксперта — Джонстон, это я запомнил точно. Здоровенный малый, похож на профессионального боксера. Как его зовут, не разобрал. У Кларка я успел расслышать обрывок разговора сотрудников, после того как Джонстон ушел, а я еще не проснулся. Они пожалели, что Монтегю нет в живых, словно считали его более надежным специалистом, чем Джонстон.
— А во-вторых? — спросил Пауэрскорт, думая о том, не место ли Джонстона собирался занять Монтегю. Может быть, этот Джонстон рисковал потерять так много, что решился на убийство?
— Во-вторых, вот что. Когда я был у Декурси и Пайпера, у меня сложилось впечатление, что Джонстон отлично их знает, как будто постоянно с ними работает. Пайпер спросил, не кажется ли ему, что картина написана кем-то из учеников Леонардо. Тогда за нее можно было бы назначить неплохую цену. Конечно, не такую, как за самого Леонардо, но тем не менее.
Долгие часы бдения и сна на Олд-Бонд-стрит явно помогли Джонни Фицджеральду как следует освоиться в этом странном новом мире.
— Тут они ушли в другой конец комнаты, Фрэнсис, словно не хотели, чтобы их подслушали, поэтому я не все понял из их разговора. Было много слов о процентах, о стандартных условиях. Пайпер с большим азартом толковал что-то насчет американца по фамилии Блэк, который скоро приезжает в Лондон. По-моему, он решил, что мою картину можно продать ему за немалые деньги, — если не ошибаюсь, речь шла о тысячах фунтов.
Джонни Фицджеральд уставился в бокал.
— И еще одно, Фрэнсис, хоть я и не уверен, что это так уж важно. Когда я в последний раз был у Декурси и Пайпера, туда внесли какой-то огромный короб. Там могли бы поместиться три или четыре больших картины. И на нем стоял обратный адрес — то ли Кальви, то ли Гальви, что-то в этом духе.
Раздался стук в дверь, и лакей вручил Пауэрскорту письмо от старшего инспектора Уилсона. В нем содержались важные новости. Мало того что миссис Розалинду Бакли действительно видели в Оксфорде незадолго до убийства Томаса Дженкинса, — там видели и ее пропавшего мужа Хораса Алоизиуса Бакли, причем непосредственно в день убийства.
— Что ты об этом думаешь, Джонни? — спросил Пауэрскорт, протягивая письмо другу.
— На первый взгляд все яснее ясного, — ответил Джонни. — Конечно, это впечатление может оказаться обманчивым. Но если бы ты был азартным игроком, Фрэнсис, ты и сам наверняка сказал бы, что наш Хорас Алоизиус — первый фаворит на скачках в честь усопших Монтегю и Дженкинса. Почти невозможно поставить на него и не выиграть. Да ты посуди сам! Он обнаруживает, что Монтегю балуется с его женой. Каюк Монтегю. Потом — например, воспользовавшись услугами частных детективов — он узнает, что она крутит еще и с этим самым Дженкинсом. Каюк Дженкинсу! Пожалуй, я поставил бы на Хораса Алоизиуса в соотношении три к одному. А ты что скажешь, Фрэнсис?
Пауэрскорт уставился в пол.
— Я не рискнул бы держать пари, Джонни, по каким угодно ставкам. Слишком уж все очевидно. Слишком правдоподобно. Пока мне сдается, что Хорас Алоизиус ровно ни в чем не виноват. Возможно, он неуравновешен. Измучен тяжелой работой. Способен на опрометчивые поступки. Но убивать? Сомнительно. Очень сомнительно…
На верхней террасе заброшенного парка Орландо Блейна стояли две лисицы. Они замерли и долго не шевелились, так что Орландо чуть было не решил, что это статуи. Потом, очень медленно и с полным презрением ко всему окружающему, они потрусили к дому и остановились под самыми окнами Большой галереи. Может, крысы отправили им депешу, подумал Орландо. Тайное послание на зверином языке, переданное под землей прямо в лисью нору. Валяйте сюда! Здесь никого нет! Поживы хватит на всех!
Орландо посмотрел на мольберт. Там дожидался прикосновения его кисти большой пустой холст. В пятницу Орландо тщательно загрунтовал его. Голова у художника еще трещала после бурно проведенного уик-энда: в воскресенье, в три часа утра, его отнесли в постель мертвецки пьяным. Проснувшись, он первым делом испугался, что прокутил все деньги. Но потом тихонько застонал, вспомнив, что проиграл своим тюремщикам в карты всего лишь содержимое трех спичечных коробков.
Его ждал сэр Джошуа Рейнолдс. Ждала его и жена американского миллионера Льюиса Блэка, красавица в шляпке с перьями. Орландо попробовал сделать в блокноте эскиз этой шляпки и заметил, что рука у него слегка дрожит. Черт возьми, выругался он про себя. Если эта дрожь не пройдет, много я сегодня не наработаю. Он взглянул на цитату, висящую на стене рядом с пустым холстом. Это было высказывание великого итальянского историка Вазари о его друге Микеланджело: