Покушение на шедевр
Шрифт:
Прихожане преклонили колена в молитве. Пауэрскорт слышал, как Бакли шепчет вслед за настоятелем слова Писания. Должно быть, он знает всю службу наизусть, подумал Пауэрскорт; ведь он побывал уже на восемнадцати вечернях, по одной в день.
Верующие поднялись на ноги. Настала очередь хора; певчие с серьезными лицами выводили свои партии, поглядывая на нотные записи перед собой и на священника, выполняющего роль дирижера.
— Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моём. [33]
33
Евангелие от Луки, 1, 46–47.
Высокие
— Низложил сильных с престолов, и вознес смиренных… [34]
Бакли закрыл глаза. Интересно, подумал Пауэрскорт, что произойдет с этими мальчиками, когда у них поменяется голос? Станут ли они прекрасными тенорами и альтами, чтобы продолжать петь и во взрослые годы? Или эти великолепные дисканты просто исчезнут, сменившись самыми обычными, ничем не примечательными взрослыми голосами? Пожалуй, это было бы несправедливо.
34
Там же, 1, 52.
Последовали новые молитвы. Затем, в соответствии с порядком ведения службы, определенным Книгой общей молитвы, настала очередь псалма, положенного на музыку — о чем уведомил верующих сочный голос настоятеля — прежним руководителем соборного хора Уильямом Бердом.
Именно в этот момент Пауэрскорт заметил еще одну процессию. На сей раз это была не вереница мужчин и мальчиков в мантиях и стихарях, а люди в иной форме — темно-синих мундирах полиции Линкольншира. Они пытались двигаться тихо, чтобы не мешать службе, но их шаги были тяжкими, как у особого отряда, явившегося арестовать преступника глухой ночью. Трое остались у дверей западного крыла. Пауэрскорт узнал лысину старшего инспектора Уилсона; на лице у него застыло хищное выражение, как у горгулий, украшающих наружные стены собора. Еще с десяток полицейских рассредоточились по другим входам.
Пауэрскорт хотел было предупредить Бакли, который все еще жадно вслушивался в последние ноты затихающего гимна — руки его наконец перестали теребить цепочку от часов и успокоились, словно под умиротворяющим влиянием музыки. Но он не стал этого делать.
— Ты, Господи, светильник мой; избавь нас Своей великой милостью от страхов и угроз ночных. — Настоятель перешел к заключительным строкам молитвы. Певчие еще стояли, Бакли не поднялся с колен; Пауэрскорт вглядывался сквозь ряды верующих в полумрак, пытаясь разобрать, где находятся полицейские. Страхи и угрозы ночные, несомненно, явились сюда за Хорасом Алоизиусом Бакли, и их наверняка хватит больше чем на сорок дней и сорок ночей. Может, и на всю жизнь. А может, петля избавит его от страхов и угроз раз и навсегда.
Голубые мантии с белыми стихарями стали покидать клирос Сент Хью. Линкольнцы, старые и малоумные, медленно потянулись прочь, вполголоса обсуждая на ходу местные новости. Пауэрскорт придержал Бакли за плечо.
— Подождите, — шепнул он. — Вокруг полно полицейских. Боюсь, они пришли за вами.
Пальцы Бакли снова отчаянно затеребили цепочку.
— Не думаю, что они арестуют вас прямо в соборе, — сказал Пауэрскорт своему спутнику. — Знаете, есть такое право убежища. — Впрочем, промелькнуло у него в голове, их терпение скоро иссякнет. Взгляд Бакли заметался по сторонам. — О чем еще вы хотели бы мне рассказать? — спросил Пауэрскорт. Интересно, подумал он, как они отыскали Бакли? Неужто Линкольнский бесенок соскочил со стены и побежал прямиком в кабинет старшего инспектора Уилсона в Оксфордском полицейском управлении? Или эту роль вестника судьбы сыграл какой-нибудь ангел, до сих пор притворявшийся каменным? — Что привело вас в Оксфорд в тот день, когда убили Томаса Дженкинса?
— Пауэрскорт… — Бакли вдруг обрел спокойствие. — Прошу вас, поверьте мне. Я не убивал Кристофера. И этого самого, как его… Дженкинса, тоже. Я приехал в Оксфорд, чтобы посетить вечернюю службу в Крайстчерче. Перед этим я пил чай со своим крестным сыном — он учится в Кибл-колледже. То, что я оказался там именно в день убийства, — чистое совпадение.
— Если они все-таки вас арестуют, вам понадобится адвокат? — спросил Пауэрскорт. Он увидел, что двое полицейских подошли к северному концу клироса и дожидаются их там. Почетный караул, готовый препроводить Хораса Алоизиуса Бакли из храма Господня в камеру линкольнского полицейского участка.
— Я сам адвокат, — с кислой улыбкой ответил Бакли. — Позвольте задать вам один вопрос. Вы считаете меня виновным?
Пауэрскорт замешкался с ответом. Полицейские нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Снова зазвонил колокол.
— Нет, мистер Бакли, — наконец сказал он. — Я вас виновным не считаю.
Один из полицейских довольно громко кашлянул, словно предлагая им покинуть священное убежище. Хорас Алоизиус Бакли встал со своего места. Пауэрскорт прошел к двери вместе с ним. Бакли держится неплохо, подумал он: адвокат шагал навстречу суровому испытанию с высоко поднятой головой.
Старший инспектор Уилсон дожидался их у дверей западного крыла — там, где они снова превратились в пигмеев перед гигантским зданием.
— Хорас Алоизиус Бакли, — официальным тоном заявил он, — я арестую вас по подозрению в убийстве Кристофера Монтегю и Томаса Дженкинса. Предупреждаю: все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
Бакли усадили в стоящий неподалеку экипаж, и его колеса застучали по мостовой. Церковный хор снова принялся репетировать — здесь, вне толстых стен собора, его было слышно лучше. По-видимому, певчие вернулись на репетицию сразу после вечерней службы. На сей раз слова псалма показались Пауэрскорту угнетающими.
— Я знаю, Искупитель мой жив, — прекрасные высокие голоса поднимались все выше и выше, паря над башнями и статуями величавого Линкольнского собора, — и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою. [35]
16
Вернувшись на Маркем-сквер, Пауэрскорт услышал знакомый голос. Его сопровождали тяжелые шаги в коридоре второго этажа.
— Наверное, маленькая Оливия прячется в этой комнате. — Послышался звук передвигаемых стульев. — Нет, я ошибся, — продолжал голос. Снова шаги. Теперь голос доносился из гостиной, а Пауэрскорт был уже на середине лестницы. — Может быть, в этой? — спросил голос. — Боюсь, что так я долго не смогу ее найти: придется искать по меньшей мере до полуночи.
35
Книга Иова, 19, 25.
Раздался еле слышный писк, судя по которому Оливия Элеонор Гамильтон Пауэрскорт, ныне пяти лет от роду, действительно могла находиться в той комнате. Прятки были ее любимой игрой. Однажды Пауэрскорту пришлось битых полдня искать ее в их загородной усадьбе в Нортгемптоншире: Оливия так ловко спряталась в ветвях дерева, что с земли ее было практически не видно. Что ж, это у нее, должно быть, наследственное: ведь он сам уже много лет играет в прятки с убийцами.
— Наверное, она за этим стулом, потому что там очень удобно прятаться. Нет — опять ошибся! — Джонни Фицджеральд ухмыльнулся Пауэрскорту и приложил палец к губам, прося тишины. — Ага, вот стоит огромный-преогромный сундук. Может, она залезла внутрь? Ну-ка, попробую снять крышку. Ой-ой-ой, какая тяжелая! — Джонни Фицджеральд кряхтел и пыхтел, как будто в одиночку тащил по Кингз-роуд карету, запряженную четверкой. — Нет, опять ошибся! Она пропала. Я никогда ее не найду. — Теперь в голосе Джонни звучала грусть. — Ага! — вдруг радостно воскликнул он. — Я знаю, где она может быть. Она под этим маленьким столиком, накрытым большой скатертью, которая достает до самого пола. Вот я сейчас нагнусь, подниму скатерть, и там будет Оливия. Попробуем! Она просто должна там быть… но ее нет!