Покушение на шедевр
Шрифт:
Корнелиус Скотман был самым высоким человеком из всех, с кем доводилось встречаться Уильяму Аларику Пайперу, — шесть футов девять дюймов. Возможно, он был даже выше капитана Эймса из Конной гвардии, самого высокого человека в британской армии, который два года назад возглавлял праздничное шествие в честь бриллиантового юбилея королевы Виктории. Любопытно, подумал Пайпер, может, они подмешивают в воду специальные добавки, от которых на свет появляются такие гиганты? Этот великан, наверное, с трудом попадает в английские дома: ему приходится скрючиваться чуть ли не вдвое.
— Моя фамилия Скотман, — сказал он Пайперу, слегка нагнувшись,
Вспомнив последнюю встречу с железнодорожным магнатом, Пайпер улыбнулся про себя. Он передал ему Гейнсборо в своем маленьком кабинете.
«Боюсь, что вы должны нам пятнадцать тысяч фунтов, мистер Маккракен, — сказал он, глядя на миллионера снизу вверх. — Предыдущий владелец никак не хотел уступать — пришлось как следует повозиться. Но теперь этот Гейнсборо ваш».
Уильям Аларик Пайпер был твердо убежден в справедливости одного правила: чем дороже картины, тем более подлинными они кажутся их новым владельцам. Он помнил историю с неким американским миллионером, отказавшимся покупать Веласкеса, потому что за него просили всего пятьсот фунтов. Если бы торговец удвоил или утроил цену, картина, по мнению Пайпера, наверняка была бы продана.
Маккракен наградил его медвежьим американским объятием и пустился в пляс прямо у него в кабинете.
«Как мне отблагодарить вас, мистер Пайпер! Может быть, если вы приедете в Бостон, не откажетесь погостить у нас в Конкорде! Миссис Маккракен и обе мисс Маккракен будут в восторге от вашего Гейнсборо!» — С этими словами он выписал чек и отбыл к себе, в номер 347 отеля «Пикадилли», где маккракеновскому Гейнсборо суждено было присоединиться к маккракеновскому Рафаэлю, дабы в любое время дня и ночи услаждать взор своего нового хозяина.
Скотман был одет точно ковбой, собравшийся в церковь на воскресную службу, — огромные сапоги, широкополая шляпа.
— Какие именно картины вам нравятся, мистер Скотман? — помедлив, спросил Пайпер. — В настоящее время у нас в галерее выставлены работы венецианцев, но есть и другие, только они хранятся не здесь.
— Я буду с вами откровенен, мистер Пайпер. Меня зовут Скотман, Корнелиус Скотман. Дед мой родился где-то на Украине — фамилия у него была Ростовсковский или что-то вроде того, язык сломаешь. Канзасцу в жизнь такого не выговорить. Дедушка Ростовсковский работал со скотом и сменил фамилию на Скотман; так мы все с тех пор и зовемся. Мы в Канзасе люди простые, мистер Пайпер. Я скажу вам, что мне не нравится. Я не люблю религиозных картин. Да, сэр.
Пайпер прикинул, что примерно четверть картин с выставки в данном случае окажутся для него бесполезными.
— От всех этих святых дев у меня мурашки по коже, мистер Пайпер, скажу вам не стесняясь. И от портретов всяких там дурацких аристократов, разодетых в пух и прах. — Пайпер представил себе венецианского дожа в ковбойских сапогах и с револьверами на поясе кожаных штанов, шагающего по площади Святого Марка на Мост Вздохов, где у него назначена дуэль. — От них у меня тоже мурашки. Мой дед сбежал из Украины как раз от тирании таких вот проклятых дворян. Давным-давно наша страна сражалась с вашей, чтобы избавиться от короля, и я не думаю, что аристократам, всем этим графам да маркизам, есть место в демократическом американском обществе.
Пайпер подумал, не сказать ли, что родовую аристократию заменила в Америке денежная, но решил, что подобное замечание было бы неуместным. Еще он подумал, что этому заокеанскому гостю,
И действительно, Корнелиус Скотман двигался по залам с впечатляющей скоростью. Пять Тицианов, три Джорджоне и множество работ менее известных мастеров были пройдены менее чем за две минуты. На четверых дворян, вместе взятых, ушло не больше пятнадцати секунд. Пайпер уже собирался спросить, какие же все-таки картины нравятся Скотману, но тут канзасский гигант остановился. Он остановился в точности там же, где несколько недель назад замер Уильям Маккракен, при взгляде на одну из картин вспомнивший о старостах Третьей пресвитерианской церкви на Линкольн-стрит в Конкорде, штат Массачусетс. Пайпер устало подумал, о какой из бесчисленных разновидностей американской религии он услышит теперь. Может быть, речь пойдет о Пятнадцатой методистской церкви на бульваре Вашингтона? Или о Первой баптистской в Канзасе? Или о Лютеранском мемориале на Джефферсон-драйв? А может, и о мормонах. Интересно, Канзас находится поблизости от Солт-Лейк-Сити? Кажется, нет; однако полной уверенности у него не было.
Но у Корнелиуса Скотмана, похоже, были совсем другие убеждения. Он благоговейно смотрел на висящую перед ним картину. На ее заднем плане был идиллический итальянский ландшафт — посередине равнина, вдали горы. Справа, на склоне холма, приютилась живописная деревенька. В центре картины, на шелковом покрывале и темно-красной подушке, лежала женщина. Она была абсолютно нагой. Томная и чувственная, спящая Венера словно спустилась с небес только ради того, чтобы вздремнуть после обеда в мирной сельской местности.
— Ну и ну! Вот это да, мистер Пайпер! Она прекрасна. Этот малый, Джорджоне, рисовал еще таких женщин?
Пайпер отчаянно старался вспомнить, подлинная это картина или фальшивая. Если фальшивая, можно запросить за нее меньшую цену.
— По-моему, есть еще картина под названием «Леда и лебедь», — сказал Пайпер, — но эта Леда не так знаменита, как спящая Венера. Она занимает гораздо меньше места на холсте — ну, вы понимаете. Вдобавок она сейчас, кажется, в одном итальянском музее, а добыть что-нибудь из итальянского музея очень трудно, мистер Скотман. Однако, — Пайперу пришла в голову удачная мысль, и лицо его просветлело, — другой великий мастер, Тициан, написал множество женщин au naturel, как это у нас называется.
— Au naturel, говорите? У нас в Канзасе их называют обнаженными, мистер Пайпер. Скажите, а эти картины выставлялись на обозрение в Венеции, или откуда они там? Местные жители, наверно, выстраивались в очередь на целый квартал, чтоб только взглянуть на них.
Пайпер улыбнулся.
— Не думаю, что их показывали широкой публике. Они писались для частных коллекций богатых людей. Дворяне и состоятельные купцы вешали их у себя дома и наслаждались ими в одиночку.
Чтобы как следует разглядеть «Спящую Венеру», Скотману пришлось нагнуться по меньшей мере на полтора фута.
— Это как раз то, что мне нужно, мистер Пайпер, — сказал он. — Живу я один, и у меня в доме есть огромная комната, где я вешаю картины. Там можно наслаждаться ими в тишине и покое.
Пайпера вдруг осенило.
— Позвольте сделать вам предложение, мистер Скотман. Я всегда думаю о картинах как о людях, понимаете ли, — как о старых друзьях, общество которых приносит радость. Не будет ли этой «Спящей Венере» немножко одиноко на ваших стенах? Может быть, подобрать ей компанию из еще нескольких обнаженных — самого высокого качества, конечно? Разве тогда они не будут выглядеть в вашей частной коллекции лучше, чем один Джорджоне?