Пол Гетти. Мучительные миллионы
Шрифт:
Все шло по сценарию, разработанному Гейл. У постели Пола постоянно звучала чья-то речь, слышалась музыка или выразительное чтение. Так проходили день за днем, но каких-либо сдвигов к лучшему не наблюдалось.
«Сначала, глядя на неподвижного, чуть дышащего Пола, нам было невероятно трудно читать или разговаривать. Но вскоре мы привыкли и стали беседовать и шутить с ним как будто ничего не случилось». Пытаясь казаться веселой, Гейл рассказывала сыну забавные случаи из его детства, но глаза ее были полны слез. Эйлин и Ариадна включали для него записи его любимых мелодий, а Марк с упоением читал
Еще одна проблема заключалась в том, что никто из врачей не мог определить, в какой степени поврежден его мозг и как это скажется на его психике после выхода из комы. Но все это было еще впереди, а пока медики, да и семья Пола, были уверены лишь в одном — в том, что чем дольше он будет оставаться без сознания, тем меньше у него шансов на возвращение к нормальной жизни.
По мнению врачей, должна была существовать какая-то критическая точка, за которой все надежды на выздоровление начинали стремительно падать, и к этой точке Пол был уже совсем близок.
Гейл эти рассуждения не принимала и была уверена в том, что ее сын обязательно вырвется из объятий комы. 14 мая, через шесть недель после того, как Пол оказался в коме, впервые блеснул лучик надежды.
Дежуривший ночью Марк устал от своих монологов и решил поставить для Пола его любимую классическую вещь — «Прогулку Валькирии» Вагнера. Романтичная и возвышенная музыка великого композитора взорвала ночную тишину палаты, и Марк застыл от изумления: по щекам брата медленно катились две крошечные слезинки. Он плакал.
Марк позвал дежурного врача, но тот быстро погасил бурные эмоции юноши, заметив, что такое случалось и с другими жертвами комы. Объяснил он это довольно просто. В глаза Пола могли попасть мелкие частички пыли, которые вызвали раздражение слизистой, что и стало причиной появления слез.
Тем не менее Марка это объяснение не убедило. Они с матерью продолжали верить в то, что Пол заплакал, услыхав любимую мелодию. Однако в последующие дни ничего особенного не произошло, и вполне возможно, что версия врача была недалека от истины.
Часы у постели Пола тянулись бесконечно долго, и Гейл просто валилась с ног от усталости, хотя на самом деле причиной этого было не столько ее дежурство, сколько длительное нервное напряжение. В один из дней к Гейл пришла мысль расширить круг лиц, общавшихся с Полом. Она пригласила в клинику его старых приятелей, и один из них начал вспоминать Полу об их шалостях и проделках в школе.
Одна из историй была столь забавной, что заставила улыбнуться даже замученную Гейл. Неожиданно все как по команде замерли. От изголовья Пола доносились какие-то невнятные звуки. Взглянув на лицо сына, Гейл с изумлением увидела на нем некое подобие улыбки. Ошибки быть не могло. Пол беззвучно смеялся.
Это было первым симптомом того, что он начинает выходить из комы. Гейл от радости зарыдала и почувствовала какую-то удивительную слабость. Ее ноги стали ватными, и она чуть было не рухнула у постели сына. Его друзья ее поддержали и срочно позвали врача, но уже не к Полу, а к его матери. Однако, когда врач пришел в палату, Гейл уже овладела собой
После того как Пол полностью пришел в сознание, врачи наконец смогли оценить последствия комы. Они оказались более катастрофичными, чем кто-либо предполагал. Все внутренние органы работали нормально и тактильные реакции восстановились, но все мышцы Пола ниже шейных позвонков были парализованы. У него сохранилось лишь периферическое зрение, а это мало чем отличалось от полной слепоты. Его речь была достаточно громкой, но очень невнятной. Но самым гнусным издевательством судьбы над несчастным парнем стало то, что, несмотря на все эти ужасные последствия, его мозг был в полном порядке и мог осознать случившееся со всей ясностью.
Врачи отнеслись к Гейл с искренним сочувствием и пытались как-то скрасить безрадостную перспективу ее сына на будущее. Но она это почувствовала и потребовала, чтобы они сказали ей всю правду. А правда эта оказалась ужасно жестокой: ее сын должен был провести всю оставшуюся жизнь прикованным к постели.
Гейл была потрясена, и от нервного шока ее спасло лишь ощущение неимоверной усталости от эмоционального напряжения последних полутора месяцев. Ей казалось, что все это происходит не в действительности, а в каком-то кошмарном сне. Марк, видя состояние матери, отвез ее домой и уложил в постель. Через несколько минут ее уставший мозг включил систему защиты, и она погрузилась в глубокий сон.
Проспав более двенадцати часов, Гейл проснулась и смогла уже более трезво оценить ситуацию и подумать о том, что предпринять для спасения Пола. Она вспомнила, как не теряла надежды во время его похищения, и твердо решила держаться до конца и сейчас.
Врачи настаивали, чтобы Пол остался в клинике, где ему будет обеспечен надлежащий уход и контроль за состоянием его здоровья. Вылечить они его не обещали, и Гейл заявила, что оставлять сына на произвол судьбы в руках пусть квалифицированных, но чужих ему людей не намерена. Ради его выздоровления она была готова пожертвовать не только личной жизнью, но и жизнью вообще. Пусть ее считают безрассудной, но она не могла не выполнить свой святой материнский долг.
— Пусть это риск, как утверждаете вы, — сказала она врачам, — но я готова на него пойти.
И если в этот момент у нее и возникли какие-либо сомнения, то их тут же неожиданно развеял сам Пол. Услыхав голос матери, он заплакал и с невероятным усилием тихо, но четко прошептал:
— Домой!
Затем, опасаясь, что мать его не расслышала, повторил громче, но уже более невнятно:
— Домой, домой!
Начался очередной долгий и мучительный этап борьбы матери за спасение сына. Рядом с особняком Гейл в Брентвуде был небольшой одноэтажный домик для гостей, который Гейл вскоре превратила в частную клинику для единственного пациента — ее Пола. Она сняла со счета в банке почти все свои деньги и закупила современное медицинское оборудование и все остальное, что должно было иметься в настоящей клинике.