Полдень 23 век. Возвращение Тойво
Шрифт:
Музей естественной истории Марса отличался от своих земных побратимов не только несколько старомодным названием, но и довольно странной экспозицией. В отличие от любого аналогичного заведения на Земле, львиная доля его экспонатов приходилась на ископаемые останки вымерших организмов. Тогда как современный период был представлен летучей пиявкой, мимикродонами, несколькими видами ящериц помельче, марсианским саксаулом и шаровидными кактусами-прыгунами.
Люди застали марсианскую биосферу в период ее угасания. Излишне бурное освоение территории и природных богатств красной планеты только ускорили процесс исчезновения видов. Как водится, спустя полвека после высадки первой экспедиции люди спохватились и попытались сохранить коренных марсиан
И теперь все желающие могли облачиться в доху и унты, закрыть лицо кислородной маской, пройти через шлюз, чтобы оказаться в мерзлой, почти лишенной живительного кислорода пустыне. В сопровождении опытных, хорошо вооруженных гидов туристы получали право любоваться оловянными пятнами солончаков, наблюдать за прыгучими кактусами и с замиранием сердца надеяться, что вон из-за того бархана стремительно вырвется продолговатое щетинистое тело марсианского тигра — знаменитой сора-тобу-хиру.
Для тех же, кто не испытывал тяги к романтике такого рода, существовал Музей естественной истории Марса. В его светлых, просторных залах можно было без всякого риска изучить жизнь и нравы летучей пиявки, а также все причудливое эволюционное древо ее предков, начиная от крохотных червячков, полтора миллиарда лет назад копошившихся в беспредельных элладийских болотах. Большую часть года главными посетителями музея были школьники, «проходившие» марсианскую живность по предмету «внеземная биология», но в дни каникул нашествие любознательных школяров прекращалось, и гулкие залы пустовали, разве что забредал в них порой скучающий командировочный.
Таковым выглядел и посетитель, одетый в егерскую форму устаревшего образца. Он провел в музее целый день, подолгу останавливался возле каждой витрины, внимательно рассматривал экспонаты, кивал в такт размеренной речи электронного гида, который неслышно для окружающих вещал из наушников фонодемонстратора. Столь пристальное внимание к музейной экспозиции не могло остаться незамеченным сотрудниками. И перед самым закрытием к посетителю подошел паренек-практикант и пригласил его в кабинет директора.
Директора звали Ирина Александровна Голуб. Музеем она руководила сорок лет, а до этого была полевым сотрудником Постоянной палеонтологической экспедиции на Марсе, руководителем поисковой партии, преподавателем общей палеонтологии планет Солнечной системы в Ацидалийском университете. Ирине Голуб принадлежала честь открытия верхнетарсийских фоссилий на западном склоне горы Олимп, ее именем назван ископаемый trilobym golubi — гигантское членистоногое, двести пятьдесят миллионов лет назад обитающее в густых зарослях у подножия Фарсиды.
— Интересуетесь животными Марса, Томас? — осведомилась Голуб после короткой церемонии знакомства. — Предупреждаю, охота на них запрещена решением Мирового Совета.
Нильсон покачал головой.
— Я давно уже не егерь, Ирина, — сказал он. — Пожалуй, последним существом, в которого мне пришлось стрелять, был я сам.
Улыбка директора музея поблекла.
— Странная шутка, — пробормотала она.
— Увы, это не шутка, — отозвался Нильсон. — Если хотите, я расскажу вам об этом.
По лицу Голуб было видно, что особого желания внимать откровениям этого странного егеря она не испытывает, но, как всякий прекрасно воспитанный человек, готова выслушать любого, кто нуждается в собеседнике.
— Хочу, — сказала она. — И если вы не возражаете, попрошу принести нам чего-нибудь прохладительного. День был напряженный, я немного устала.
— Я бы не отказался от бокала джеймо, — откликнулся Нильсон.
Директор кивнула. Вызвала давешнего практиканта, попросила
— Хорошо, я сама свяжусь с нашим Советом, — сказала Голуб, переведя дух. — Подумаем все вместе… В таком деле любая самодеятельность граничит с преступлением.
Она шагнула к своему столу, где красовалась изящная колонка служебного видеофона. Нильсон не стал ей препятствовать. Он взял с подноса бокал ледяного джеймо, отхлебнул изрядный глоток.
— Раечка? Здравствуй, милая, — проговорила Голуб, едва откликнулась приемная Марсианского Совета. — Вязаницын у себя? Ах, он на Гранд-канале… Что, опять на верхнесирийскую морену напоролись? Отлично! Пусть попридержат свои тяжелые системы… Да, пришлю своих ребят… Я предупреждала Вязаницына: ни одного кубометра грунта без нашей экспертизы… Впрочем, ладно. Я сама с ним свяжусь. Спасибо, милая!
Директор отключила видеофон, поискала радиобраслет для экстренной связи. Нильсон наполнил бокал вином, протянул его Голуб и опустился в кресло для посетителей. Вид он имел спокойный, даже отрешенный.
— Бесполезно обращаться к Совету и вообще — к людям, — произнес он, словно размышляя вслух. — Как с нами поступить, они решили еще до нашего рождения. Неужели ты думаешь, что сейчас они смягчатся? Теперь, когда трое из тех, кого они считают безвозвратно погибшими, воскресли… Ты помнишь шумиху вокруг Большого Откровения, Ирина? — Голуб кивнула и отложила радиобраслет. — Шок, вызванный появлением люденов, не прошел до сих пор. А ведь метагомы — всего лишь порождение самой человеческой расы. Плоть от плоти… Мы — другое дело. Думаешь, люди смирятся с существованием человекоподобных, умеющих в буквальном смысле самочинно возвращаться с того света?
Сентябрь 229 года — август 230 года
Вот так просто начался мой второй этап восхождения по «спирали психофизиологического развития». Здесь самым главным было удерживать постоянную связь с Аико. Расстояние для нас не было помехой. Поначалу мне потребовалось некоторое время, чтобы постоянно чувствовать ее. Затем, когда связь установилась, у меня почти сразу же начались пси-опыты. То есть Аико начала передавать моему телу те пси-опыты, которые переживала она сама. Мое тело как бы обучалось процессу «трансформации».
Я начал переживать в своем теле то «волновое движение», о котором они говорили. Надо сказать, что это очень приятное ощущение «быть волной», но его очень трудно передать словами. Представьте, тело все так же сидит в кресле, но оно ощущается, как волна… как бы растекается объемными волнами по всему пространству, во все стороны. Сознание становится все более и более интенсивным, простирается все шире и шире. Ощущение границ теряется, вдруг начинаешь ощущать, что тело находится повсюду. Тело словно плывет в океане прозрачно-голубого света… Реально осознаешь, что тело представляет собой не только вот это скопление клеток, которое я называю своим телом. Весь мир становится твоим телом. Возникает ощущение, что это тело объединяет тела многих сотен, или даже тысяч людей. И появляется впечатление, что так называемое «мое тело» принадлежит мне не больше, чем остальные тела.