Полдень, XXI век (август 2011)
Шрифт:
Внизу: «Больше на улице, оранжевой и красной от высокой травы, в которой тонули дома, сумрачной, покрытой неяркими зелеными пятнами от солнца, пробивавшегося сквозь лесную кровлю, никого не было. С поля доносился нестройный хор скучных голосов: «Эй, сей веселей, вправо сей, влево сей…» В лесу откликалось эхо» (Аркадий и Борис Стругацкие. «Улитка на склоне». «Советский писатель», Ленинград, 1990, гл.1.).
В «Улитке…», как и в «Замке», те же многочисленные посредники, тайна, порождаемая несоответствиями между компонентами, которые, взятые сами по себе,
Взять, например, Слухача в деревне, где живет Кандид: « Мутное лиловатое облачко сгустилось вокруг голой головы Слухача, губы его затряслись, и он заговорил быстро и отчетливо, чужим, каким-то дикторским голосом, с чужими интонациями, чужим, не деревенским стилем и словно бы даже на чужом языке, так что понятными казались только отдельные фразы:
– На дальних окраинах южных земель в битву вступают все новые… Отодвигается все дальше и дальше на юг… Победного передвижения… Большое Разрыхление Почвы в северных землях ненадолго прекращено из за отдельных и редких… Новые приемы Заболачивания дают новые обширные места для покоя и нового продвижения на… Во всех поселениях… Большие победы… Труд и усилия… Новые отряды подруг… Завтра и навсегда спокойствие и слияние…» («Улитка…», гл.2).
Любому взрослому жителю государства с централизованно-бюрократической системой управления и пропаганды, типа СССР, Китая, или Ирака Саддама Хуссейна, стиль этой «радиопередачи» был бы однозначно понятен – только неясно сразу, что стоит за многочисленными пропагандистскими штампами. Ощущение тайны создается главным образом за счет кажущегося несоответствия места, способа передачи и содержания.
В отличие от «Замка», в «Улитке…» два героя. Один, Кандид, землянин-биолог, после несчастного случая оказался в лесной деревне. (Заметим, кстати, что имя его начинается на К, как у героя Кафки.) Другой – Перец, работает в Управлении на Белых Скалах, штаб-квартире землян, явном аналоге Замка.
Стругацкие пошли дальше, чем Кафка, – они попытались описать внутренний мир Замка, в целом у них представляющийся не менее абсурдным, чем мир затерянных в лесу деревень. То, что Перец находится наверху, не особенно приближает его к разгадке происходящего. Даже то, что в конце он сам неожиданно становится Директором. Не думаю, кстати, что такой поворот темы вызвал бы особые возражения у Кафки. Думаю, что Стругацкие это прекрасно понимали.
Главные герои обеих сюжетных линий «Улитки…» пытаются нащупать в окружающем их абсурде некоторый смысловой стержень. Кандид в конце концов находит смысл в том, чтобы защищать ее туповатых жителей от того, что он называет жерновами прогресса.
«Плевать мне на то, что Колченог – это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камне жернова затормозили. (…)
На поле вдруг зашумели. Завизжали женщины. Много голосов закричало хором:
– Молчун! Эй, Молчун!
Колченог встрепенулся.
– Никак мертвяки! – сказал он, торопливо поднимаясь. – Давай, Молчун, давай, не сиди, посмотреть хочу.
Кандид встал,
Может быть Перец, оставшийся наверху, в «Замке» на Белых Скалах, не столь удачлив в своих поисках смысла, но он тоже его отчаянно ищет.
Этим они оба напоминают землемера К. из романа Кафки. Маленький смысл или огромный – но смысл К. необходим. Он заявляет в разговоре с деревенским старостой: «честолюбие мое не в том, чтобы ради меня вырастали и рушились огромные груды папок с моим делом, а в том, чтобы мне дали спокойно заниматься своей мелкой землемерной работой за маленьким чертежным столиком» («Замок», гл. 5, «У старосты»).
Любопытно отметить элементы сходства и различия в романе Кафки и в «Улитке…». Возьмем, например, роль женщин.
Сходство, несомненно, в том, что даже те, которые кажутся глуповатыми и недалекими, куда лучше понимают законы того странного мира, где оказался герой. Нава и Алевтина у Стругацких, Фрида, Ольга, Амалия, Пепи у Кафки…
«Пиво разливала молоденькая девушка по имени Фрида. Это была невзрачная маленькая блондинка, с печальными глазами и запавшими щеками, но К. был поражен ее взглядом, полным особого превосходства. Когда ее глаза остановились на К., ему показалось, что она этим взглядом уже разрешила многие вопросы, касающиеся его» («Замок», гл. 3, «Фрида»).
«– Пусенька, – сказала Алевтина. – Все это ты посмотришь. Все это я тебе покажу. Все это ты прочитаешь своими близоруконькими глазками. Но ты пойми: позавчера не было директивы, вчера не было директивы – если не считать пустякового приказика о поимке машинки, да и то устного… Как ты думаешь, сколько времени может стоять Управление без директив?» («Улитка…», гл. 10, в которой Перец становится директором).
Различие, однако, в том, что у Кафки женщины играют явно подчиненную роль по отношению к чиновникам из Замка, в то время как у Стругацких они куда более самостоятельны.
Внимательный читатель Стругацких помнит – в «Улитке…», помимо Управления, наличествует еще одна сила, в лесу – более могущественная, чем земляне из Управления. Сила, которую направляют таинственные (опять «таинственные») подруги, те, которые преобразовывают лес, которые командуют легионами невидимых Строителей, которым подчиняются биороботы-мертвяки. Подруги, которые могут убивать и воскрешать взглядом.
Заметим, что их Город тоже находится на холме и по своей недосягаемости (по своей функции) тоже напоминает Замок.
Вопрос – много ли от этого меняется? Не оказалась бы эта тайна, если взглянуть изнутри, не менее банальной, чем все остальные?
Может быть, для ответа стоит припомнить встречу Кандида в «Улитке…» с тремя женщинами-подругами-хозяйками – матерью его жены Навы и с двумя другими. Первая реакция подруг на появление Навы, которая бросается на шею матери, вполне издевательская. Оказывается, у подруги есть дочь – и значит, был муж, в то время как нормальные повелительницы леса превосходно размножаются безо всяких мужей.