Поле боя
Шрифт:
До обеда он колесил по городу из конца в конец, заходил в десяток магазинов, на рынок, побывал даже в пивбаре, но тех, кто следил за ним, так и не обнаружил. То ли их квалификация была намного выше его опыта, то ли наблюдатели вели его с помощью новейших оптико-электронных и компьютерных систем типа малый СЭР, использующихся сверхсекретными подразделениями ГРУ. Возможностей ЛООС Крутов не знал, поэтому принял этот достаточно экзотический вариант за основу, чтобы держать себя в постоянной готовности.
В час дня он заехал за Лизой, и они пообедали в кафе «Орел» на площади Победы. Крутов рассказал жене о своем увольнении из
– Никуда без меня не выходи, – предупредил он, провожая Лизу до издательского офиса. – В шесть я за тобой заеду, поужинаем и отправимся к деду Спиридону.
– Ты что-то скрываешь от меня, – заявила Елизавета, внимательно на него посмотрев. – И не брыкайся, я чувствую.
– Не буду брыкаться, – улыбнулся Егор, целуя ее, – но обо всем, что меня волнует, поговорим вечером.
– Обещаешь?
– Железно!
– Хорошо, уговорил. Будь внимательнее.
Лиза убежала, а Крутов задумчиво направился к машине, размышляя о чувствительности жены. Контакты с бабой Евдокией не прошли для нее даром, в последнее время Елизавета явно приобрела какие-то новые качества, постепенно превращаясь из внучки ведуньи во взрослую «ведьму» с большим запасом парапсихологических способностей. Егор после тренировок с дедом Спиридоном тоже резко повысил свой психофизический потенциал и чувствовал переживания жены все отчетливее. Особенно этот эффект сказывался во время их любовных игр, описать которые невозможно было никакими словами.
На него посмотрели одновременно с трех сторон. Мгновенно сработала сторожевая система, окуная сознание в особое состояние пустоты, организующее экстравидение и высокую точность определения опасности. Двое посмотревших были просто прохожими, а вот третий явно имел к нему какой-то интерес. Определив его местонахождение, Крутов спокойно сел в свою машину, достал из кармана отобранную у Кислярского «беретту», снял с предохранителя и стал ждать появления главных действующих лиц. Выехать из ряда машин он мог, несмотря на то что его умело приперли с двух сторон, однако предпочел отдать инициативу в руки неведомых наблюдателей.
Через несколько секунд рядом остановился белый шестисотый «Мерседес», из которого с ходу катапультировался мужчина в светлой куртке с отливом и рванул на себя двер-цу машины Крутова, держа вторую руку под полой куртки. Взгляд его упал на ствол пистолета, смотревшего прямо ему в лоб, и заранее заготовленная фраза застряла в горле.
– Опусти руку и сядь обратно, – тихо сказал Крутов, фиксируя боковым зрением всех, кто проходил по тротуару справа от машины. Люди в темно-синем «Вольво» и желтой «Мазде», заперших его автомобиль, сидели неподвижно, и это давало шанс в любой момент уйти, сделав трюк – свернув на тротуар. Этой возможности крутые парни в крутых тачках не учли.
Мужчина в куртке (лет под сорок, глаза холодные, ничего не выражающие, недобрые, такие бывают у профессиональных убийц) отступил к «Мерседесу», не спуская глаз с пистолета. Расстояние между машинами не превышало метра, и пассажиры «мерса» тоже увидели оружие в руке Егора.
– Отставить, Николай, – сказал тот, кто сидел справа от водителя, молодой, с роскошными длинными волосами цвета воронова крыла, в отличном темно-коричневом костюме с ярким галстуком. Окинул Крутова оценивающим взглядом, в котором не было страха. – Опустите пистолет, Егор Лукич. Я Быченко. Просто захотелось посмотреть на человека, который так сильно не дорожит жизнью.
– Ошибаетесь, – равнодушно сказал Крутов. – Я дорожу жизнью. Но еще более я дорожу честью. Я уже говорил вашему представителю, что не хочу работать с вами. Если вы не оставите меня в покое, я приму ответные меры.
– Какие, если не секрет?
– Секрет, – улыбнулся Крутов с простодушным видом. – Я, видите ли, специально тренирован для ведения переговоров с такими людьми, как вы. Даже сейчас вы находитесь в поле зрения моего человека, который держит вас на мушке. Так что делайте выводы, господин главный ловчий.
Быченко скользнул взглядом по домам на обеих сторонах улицы, махнул рукой водителю:
– Поехали. – Посмотрел на Крутова. – Жаль, что вы такой… независимый. Это может помешать вашему бизнесу.
«Мерседес» уехал, за ним выехали со стоянки и машины сопровождения. Стоило им скрыться, как из здания напротив, где располагался офис издательского центра, выбежала Елизавета.
– Ты еще здесь?! Что случилось?! Я почувствовала тревогу и поняла, что тебе угрожает опасность. С тобой кто-нибудь разговаривал?
– Успокойся, – с удовольствием посмотрел на раскрасневшуюся, удивительно похорошевшую жену Егор. – Все в порядке. Ты самая красивая женщина, какую я только встречал в жизни! Целуй и возвращайся, я буду дома.
Лиза поцеловала его в щеку, и Крутов тронул машину с места. Думал он в этот момент о том, поверил ли Быченко в сказку о «человеке, который держал его на мушке». Такого человека, к великому сожалению, не существовало.
АЛТАЙ
ФЕДОТОВ
– Иди ко мне, милый, – сладким голосом проговорила она, сбрасывая с себя полупрозрачную рубашку.
Ираклий протянул к ней руки, коснулся упруго-податливой груди и… проснулся. С минуту лежал, приходя в себя, утихомиривая бешено разогнавшееся сердце и усмиряя напрягшийся низ живота, потом криво улыбнулся и произнес вслух:
– Жениться тебе пора, полковник. Так и свихнуться недолго… если такие сны косяком пойдут.
После первой неудачной попытки жениться двенадцать лет назад Федотов не пытался больше связывать свою жизнь узами брака, ставить свободу в зависимость от желаний женщины. Время от времени он завязывал отношения с представительницами прекрасной половины человечества, но все они не соответствовали его понятию идеала и быстро надоедали. Ираклий любил порядок, тишину, строгость во всем, хотя при этом по характеру не склонен был подчиняться внутренней дисциплине, подавляющей инстинкты. Для него представление о совершенно правильном соотношении свобод мужчины и женщины всегда было связано с улыбкой ликующей природы, поэтичностью и любовным напряжением, с тем, что по нынешней моде называлось эросом. Страсть для него не ассоциировалась с беспорядком, а любовь – с необузданным излиянием – поток, огонь, ураган, стихия, но и обвинять себя в отсутствии стремлений к семейной жизни он не мог. Не получалось – и все тут! Но жизнь проходила мимо, и тело постоянно просило главного касания – к женщине, а душа прислушивалась к голосам нерожденных детей, и мозг послушно искал самовыражения – в иллюзии, во сне, где Ираклий не владел собой в прежней степени.