Поле Куликово
Шрифт:
Хороши витязи у великого Московского князя — нет таких в других государствах, ни в дальних, ни в ближних. Хороши витязи и у союзных князей Димитрия. Дал их государю русский народ, отрывая от себя последнее, выкормил, выучил, снарядил так, что любо-дорого, но мало их, богатырей русских, искушенных в ратном деле. Двадцать тысяч выступило из кремля, только двадцать тысяч против стотысячной конницы Мамая, усиленной ордами его вассалов и союзников. Значит, все-таки главная сила русской рати — ополчение. Вот где и гордость, и тревога, и боль государя…
Стремя в стремя с великим князем ехал Дмитрий Боброк, сдерживая шенкелями своего горячего скакуна, чтоб не выступал наперед великокняжеского иноходца. Как и Димитрий Иванович, был он в стальном золоченом шлеме, в легкой и крепкой байдане, поверх которой накинуто белоснежное корзно, плавно стекающее с его покатых плеч на конскую спину. Чистое славянское лицо перечеркнуто
Глянь со стороны — в лице Дмитрия Боброка ни тени заботы, но обманчива спокойная синева глаз первого московского воеводы. Все тревоги государя знакомы Боброку. И самая злая мысль, что гложет обоих, — недостаток доброго вооружения для тех тысяч народных ополченцев, что сошлись в Коломне. Как ведь мечтали вооружить народную рать не хуже княжеских полков — да где там!.. Слал великий князь с купцами на все стороны света богатства Московской земли — драгоценные меха и хлеб, пеньку и воск, рыбу и мед, золото и серебро, даже редких охотничьих птиц — с одним требованием и просьбой: везите доброе оружие. Но мало оружия идет на Русь из чужеземных пределов.
В который уж раз орденские немцы задержали ладейные караваны датских купцов с мечами, кольчугами и панцирями! Шведы обещали прислать в июле доброе ратное снаряжение, но то ли заранее умышляли обман, то ли теперь, предвидя войну, вмешались их князья — недруги Руси: пришли ладьи лишь с тканями да посудой.
На Волге и караванных путях с востока сидят ордынцы — те и охотничьего ножа не пропустят. Шло оружие от фрягов и турок через город Тану, что в устье Дона, но и этот ручеек иссяк. Слышно, Мамай купил фряжских наемников, значит, и тут замешались враждебные силы. Еще весной приходили два проворных торговца, показывали бумаги от знаменитого венецианского оружейника, клялись, что нагрузят несколько судов новейшим оружием по сходной цене. Нужда заставила довериться. Послал с ними ушкуи по Десне к Русскому морю — в устье Днепра должен был ждать корабль с оружием. Посадил на ушкуи надежную дружину, не поскупился на меха и золото. Ушел караван — в воду канул. А недавно сказали Димитрию, будто видели тех купцов в Орде. В гневе приказал своим людям поймать и удавить обоих за предательство и погубление каравана, но оружия от этого не прибавилось… Во всякой стороне натыкался московский государь на молчаливый заговор. Ну, добро б, готового оружия не везли, найдутся на Руси мастера. Так ведь не пропускают ни железа, ни меди, ни олова.
Великий гнев носили против ненавистников-соседей московские воеводы. С Олеговых времен и доныне, почитай, одни против бесчисленных орд, и никто в западных странах не спросит себя: отчего в старые времена варварские полчища докатывались до Рима, перехлестывали Пиренеи, а вот уж сколько веков их там не видят? Переполошились было, когда Батый встряхнул Европу. Короли, герцоги, император и папа наперебой сулили помощь Руси, обещали двинуться крестовым походом против язычников, но увязла Батыева сила в русских пределах, и двинули крестоносный сволок против славянских же племен. Мало Орды — так этих еще бить приходится!
Кровью обливается сердце Димитрия: выдержат ли против добротной ордынской стали наскоро выкованные мечи и брони ополченцев? И о том же болит сердце Боброка-Волынского.
Друзья и недруги Москвы считали опыт и талант Боброка едва ли не главной причиной военных удач княжества, но сам Боброк знал: лишь отчасти было так в юношеские годы Димитрия. Да, Боброк чувствовал войско, а войско чувствовало его руку, любило его и доверяло ему. Но стихией Боброка были марши и битвы — та вершина войны, что венчает огромную всегосударственную работу в решающем споре с врагом. И с тех пор как возмужавший Димитрий перевалил гору этой работы на свои плечи, победы стали приходить одна другой блистательней. Боброк был тактиком, Димитрий Иванович — стратегом. Он назначал сроки выступлений в поход, и всякий раз угадывал, когда Москва сильнее своих недругов. Молодое бесстрашие и немалый боевой опыт — вот что рождает прозорливость государского ума. Когда на военном совете Димитрий назвал местом сбора ратей Коломну, поначалу Боброк удивился: под самым-то
Еще далеко до битвы, а уж Димитрий Иванович наносит дробящие удары по союзу врагов. Неестествен их союз. Держится он лишь ненавистью к московскому государю трех правителей, которые сами готовы порвать друг другу глотки. Однако же большой государский ум нужен, чтобы мгновенно разглядеть трещины в таком союзе, вогнать в них меч.
Хотя и зовут Димитрия князем-воином, а не одними полками воюет он. Даже в малый поход собирается — интересует его не только число рати, ее справа и дух, но и настроение всякого смерда, который должен отсыпать меру зерна для прокормления ратников: и останется ли у того смерда хлеб, чтобы дети его не голодали, и одобряет ли княжеский поход, понимает ли, зачем надо князю и воям его идти на битву? Всей силой государства — до последнего холопа и подмастерья — воюет Димитрий Иванович, и не в том ли еще тайна его прозорливости?..
Повезло Димитрию с наставником — многоопытен, мудр, прилежен к делу Москвы был покойный митрополит Алексий. Сколько раз Димитрий водил рати против крамольных князей, и всегда не только простой люд княжества, московское боярство, но и духовенство вставало за него стеной, а противники лишались опоры в своих же землях. Там поднимали голос сторонники Москвы, и без больших разорений и кровопролитий дело склонялось в ее пользу. При жизни церковь готова объявить Димитрия святым, а это во мнении народа дает государю такую славу, какую не добудешь и военными победами.
Боброк не уставал изумляться цепкой памяти князя на события истории, его почти болезненному желанию разобраться: почему было так, а не иначе? Ссылки на волю божью меньше всего устраивали Димитрия, особенно в том, что касалось войн. Ведь Русь буквально не выпускала из рук меча. И Димитрий непременно хотел знать, в чем была тайна неотразимых походов Святослава, напористой силы Олега, дерзостной стремительности Мономаха и Александра Невского? Выслушивая мнение Боброка и других воевод, он иногда кивал, иногда посмеивался, но чаще сохранял молчаливую задумчивость, поглядывая на собеседника словно бы из какой-то жуткой дали, откуда все кажется маленьким, вызывающим снисхождение и жалость, и тогда казалось Боброку — Димитрий знает о войнах нечто неведомое другим, но знает это про себя и для себя, потому что другим этого говорить нельзя.
Блистательные предки были его героями, все, что донесла о них память потомков, Димитрий, кажется, хотел иметь в себе. Только знаменитому деду своему Калите не желал следовать, о нем не высказывался, и не в пример ему с врагами был дерзок до безрассудства. Не на хитрую политику — на битвы ум изощрял и никогда не убирал своих русских противников руками ордынцев. Рассказывают, как во время поездки в Орду за ярлыком на великое княжение, в ханском шатре на пиру, Димитрий сильно хватил своей тяжкой рукой по спине Мамая, тогда еще темника, и предупредил: «Слыхал я, князь темный, ты древней дани от Руси добиваешься, какую платили мы при Батые и Узбеке? Грозишься по Руси огнем и мечом пройти, как Субудай ходил? Гляди, поостерегись! Ярлык теперь в моей руке, и она вдвое тяжелей стала. Субудай с одним глазом да с одной рукой остался, тебе же обе руки оторвем, да и глаз обоих лишим с башкой вместе». У гостей на пиру скулы провалились. Мамай халат изодрал, но и только. Новый хан успел тогда почуять в своем темнике смертельного врага и дерзость русского князя обратил в шутку, злорадствуя, что опаснейший для него в Орде человек так жестоко уязвлен и высмеян. Но Мамай, конечно, не забыл. Тем более что слова Димитрия на целую голову убавили Мамаю авторитета, отчего покойный хан прожил тогда лишний год…