Полегче на поворотах (сборник)
Шрифт:
Боун взглянул на стол посреди комнаты, который миссис Маджоли застелила чистой скатертью и уставила разнокалиберными тарелками, над которыми многообещающе возвышалась пузатая оплетенная бутыль.
– Ветчина! – удивился Боун. – Где вы её берете? Я полагал, что столько ветчины сразу нет в целом Лондоне. Хлеб, масло, зеленые оливки. Да, требовать к этому ещё чего-то был бы грех. Ну разве что кусочек того карманьольского сыра.
– Я так и думала, что вам его захочется, – обрадовалась миссис Маджоли. – Как раз сегодня утром я
– Да, лучше не надо, – согласился Боун.
– Нет, вы меня когда-нибудь разорите, – довольно заключила миссис Маджоли.
– Тогда пойдем ко дну вместе, – успокоил Боун, – утешаясь сознанием безупречной жизни и вооруженные вдохновением вашего кулинарного искусства.
Когда миссис Маджоли убрала остатки ужина, Боун достал с полки книгу и погрузился в чтение. В каком-то плавном ритме проглатывал он строку за строкой, пока часы на этажерке не прозвонили одиннадцать; тут Боун заложил страницу листком, на котором что-то нацарапал, и захлопнул книгу. Встав, подошел к окну. Ему пришлось немного пригнуться, чтобы взглянуть на небо над противоположной крышей.
Небо было ясным, ночь для первой половины апреля теплой.
Боун зашел в спальню за старым непромокаемым плащом, выключил свет и отопление и тихо спустился по лестнице. Через несколько минут уже садился в Холборне в автобус, шедший на восток.
Вышел через шесть остановок за Олдгейт Помп, и оттуда направился к югу, в сторону реки.
Всюду давно уже было закрыто, освещены только редкие закусочные и кофейни, работавшие всю ночь. Боун явно знал, куда направляется. Оставив позади и эти редкие огни, свернул в пустынный переулок. Там начинались цеха и склады, и улочка, которой шел Боун, тянулась вдоль тяжелых ворот, крытых въездов для грузовиков и деревянных заборов.
Через сто ярдов Боун свернул в узкий тупичок, который кончался невзрачным строением из желтого кирпича. Из нескольких окон падал свет. Боун постучал. В дверях заскрипел ключ и он вошел.
Комната, где он очутился, явно была какой-то конторой. В камине горел газ, а у стола сидел маленький лысый старик и попивал какао из большой кружки.
– Привет, Генри, – сказал он. По голосу ясно было, что он и рожден, и крещен был на Темзе. – Я сразу подумал, что это ты. Будешь?
– Нет, спасибо. Так что у нас сегодня?
– Нынче ничего. Мог бы позвонить и не бить ноги зря.
– Ничего, – отмахнулся Генри, – я рад случаю прогуляться. А когда же будет?
– Я так думаю, на следующей неделе. Петерсу кое-что понадобится для его нового заведения.
– Петерсу. Это значит виски, да?
– Вино и прочее спиртное.
– Но только чтобы без шума, – сказал Боун. – Этого мне не надо. Я предпочитаю спокойствие.
– Ну разумеется, – подхватил лысый. – Можешь не беспокоиться. Петерс знает, что делает.
– Ну ладно, – согласился Боун. – Можно попробовать.
– Ну, голуби. На них теперь не заработаешь. Такое свинство.
Прошло не меньше часа, прежде чем Боун снова шагнул в ночную тьму. Последний автобус уже давно вернулся в парк и улицы были пустынны. Перспектива пешей прогулки Боуна отнюдь не расстроила. Прогулки на природе его утомляли, но Лондон он любил, и больше всего нравился тот ему ночью. Опущенные шторы на витринах, тихие подъезды конторских зданий. Солидные охранники в длинных плащах, порой мелькнувшая кошка на охоте. Конец очередного дня.
Ноги неутомимо несли его к западу. На соборе в Линкольн Инн часы пробили три, когда Боун вновь свернул на Малверн рентс. Поворачивая ключ в дверях, насторожился. К своему удивлению, десятком ярдов дальше в устье узкой улочки он заметил свет фар. В такой поздний час это было само по себе необычно, но, как оказалось, ещё не все. Уже поднимаясь наверх, заметил, что в его квартире горит свет.
«Что все это может значить?» – подумал Боун. Тихо прикрыв дверь, шагнул внутрь.
Коренастый человек, который встал с кресла ему навстречу, сказал:
– Простите, что тревожу вас в столь неурочный час, мистер Боун. Ваша хозяйка мне позволила подождать здесь, пока вы вернетесь.
Судя по красному лицу, коренастой фигуре и поношенному твидовому костюму, человек мог быть фермером. Мог быть и военным в штатском. Рука, которую он подал Боуну, была мускулистой, что означало, что её хозяин работает не только головой.
Единственной приметной вещью в этом неприметном человеке были его глаза-холодные проницательные глаза, серые, как волны Северного моря.
– Меня зовут Хейзелридж, – продолжал посетитель, – я из Скотланд-Ярда.
Боун, заметивший на улице полицейский автомобиль, был не слишком удивлен. Зато следующая фраза его поразила.
– Вы знали Бобби Поллока, – сказал Хейзелридж.
– Еще бы, – подтвердил Боун. – Не хотите присесть? Мы с Бобби служили в одном полку. Были вместе в Африке и Италии. Я слышал, он… его убили.
– Да, – кивнул Хейзелридж. – И я имел удовольствие отправить обоих преступников на виселицу.
– Я рад, – сказал Боун. – Бобби был отличным парнем. Пожалуй, он нарушил все бюрократические правила, какие только есть на свете, чтобы попасть в армию.
– Я знаю. Он о вас мне многое рассказывал.
– Тогда все худшее вы уже знаете. Я имею в виду – о моем физическом недостатке.
– Я бы параинсомнию не счел только физическим недостатком, – заметил Хейзелридж. – Хотя, насколько мне известно, в армии её сочли таковым.
– Я думаю, толком об этом никто не знает, – сказал Боун, – по крайней мере такое впечатление осталось у меня из разговоров с целым рядом врачей.
– Так вы и правда никогда не спите больше двух часов за ночь?